Тоомас Винт - Возвращение [романы, новеллы]

Вода кипит, сотни пузырьков с бульканьем появляются на поверхности и лопаются, однако то, что вода кипит, доходит до его сознания не сразу, как и звон будильника, когда ты погружен в глубокий сон; наконец, очнувшись от своих мыслей, он сыплет в фарфоровый чайник заварку, заливает кипятком, хочет взять свою чашку, но на привычном месте ее не оказывается. Тогда он открывает дверцу шкафчика, ищет во всех мыслимых и немыслимых местах, в конце концов приподнимает крышку мусорного ведра и видит там осколки — белые, с золотыми инициалами осколки чашки. Да, что-то случилось, пока его не было, что-то изменилось — он смотрит на мусорное ведро, и лицо его мрачнеет.

Разумеется, жена куда-то уехала. Сперва она огорчилась, потом разозлилась, что муж так неожиданно, не посоветовавшись с ней, укатил, но мало-помалу злость сменилась амбицией, и жена решила отплатить ему тем же — записалась на какую-нибудь экскурсию или в туристическую поездку, так скоро не вернется, пусть и он в свою очередь помучается неизвестностью… В комнатах пусто и неуютно. Только тапки жены лежат на привычном месте под вешалкой. У него нет никаких доказательств, что жена поступила именно так, однако в нем закипает чувство обиды, он наливает чай в первую попавшуюся чашку, следит, как от нее поднимается пар, встает. Где-то поблизости воет сирена, в окнах верхнего этажа дома, что напротив, сверкает заходящее солнце, слышится стук отворяемой дверцы лифта, шаги, гул голосов, пролившийся из чашки буроватый чай растекается по серой, под мрамор, поверхности кухонного стола, доходит до края и медленно струйкой стекает на пол.

Треть его жизни прошла в этой квартире. Он знает ее звуки, запахи, здесь все знакомо ему до мельчайших подробностей, он сжился с ними, ему кажется, что дети да и жена — часть этого мира — свои, такие привычные, и ему не верится, что что-то может измениться. Встав из-за стола, он быстро направляется в переднюю, открывает дверцу шкафа и, убедившись, что оба их чемодана лежат на полке, с довольным видом улыбается, но улыбка тут же исчезает, ибо уже утвердившееся было предположение, что жена уехала, вдруг сменяется гнетущим чувством неизвестности. Он проходит из передней в комнату, взгляд скользит по мебели и в конце концов останавливается на вазе с тремя розами в ней, от недвусмысленного вида которых сердце начинает тревожно биться. Розы свежие, они еще не совсем распустились, на листьях сверкают капельки, словно миг назад их опрыскали водой. Его охватывает странное чувство, будто жена здесь, в квартире, и просто решила поиграть с ним в прятки; он снова обходит комнаты, заглядывает в шкафы, под диваны, затем возвращается к розам, замечает теперь и другие посторонние и незнакомые ему предметы. Темно-коричневую обложку для книг, которая лежит на телевизоре, на спинке стула — новую сумочку, а на тумбочке настольную лампу с розовым абажуром. Словно боясь обнаружить еще что-то, он бежит в кухню, хватает свою чашку с чаем и отпивает глоток. Ему вспоминается, как он забрел во время своего путешествия на какой-то хутор и попросил продать ему два литра молока, хозяйка же поинтересовалась, где его бидон, а он ответил, что собирается выпить все сразу. Не шутите, сказала хозяйка. Так он и не смог выпить молоко до конца.

А сейчас он дома и мог бы принять ванну, смыть с себя дорожную грязь, побриться и переодеться, однако продолжает сидеть за кухонным столом, чувствуя, как в нем закипает злость. Жена, несомненно, что-то замышляет, возможно, совершила какую-нибудь непростительную глупость… И все-таки он считает, что имел полное право хоть раз в жизни поддаться внезапному побуждению и хоть ненадолго вырваться из своего привычного окружения — ночевать на сеновалах, валяться на солнце на берегу озера, жарить на костре пойманную им рыбу… Но никто не хочет понять его, все готовы усмотреть в его порыве к свободе чуть ли не преступление, вершат над ним суд и карают. Скорее бы уже звякнул ключ в замочной скважине и жена, вернувшаяся домой, появилась в дверях кухни, чтобы он смог все рассказать ей, всю правду. Чувство вины исчезло, сменившись бравадой, дескать, он сделал то, на что большинство людей не способны, ибо у них отсутствуют смелость, решительность, инициатива, они замкнулись в своих квартирах, домах, погрязли в уюте и, быть может, только во сне отваживаются вырваться из этих пут.

Чай давно выпит, в городском, подернутом дымкой небе догорают последние краски заката, в окнах соседнего дома один за другим зажигаются огни. Сумерки сгущаются. Он не может придумать ничего умнее, как открыть кран ванны, взять из шкафа чистое белье и запереться в ванной комнате. Раздеваясь, замечает на плитках каменного пола рассыпавшуюся сенную труху, усмехается, и внезапно его охватывает желание поделиться с кем-нибудь тем, что видел во время своего путешествия, рассказать детям о своих приключениях, заставить жену ахнуть и всплеснуть руками от удивления или восхищения, но тут же перед его мысленным взором возникает картина, как жена на вопросы детей о том, где отец, уклончиво и как-то даже пренебрежительно говорит, что отец удрал, оставил их, и дети думают о нем с нескрываемым презрением, осуждающе смотрят, не выполняют его распоряжений, сторонятся его.

Ванна успокаивает, обволакивая его теплой массой, не имеющей ничего общего с бурой водой порогов или таинственно чернеющей водой болотного озера, мысли тоже как бы перекипают, становятся размягченными, круглыми, расслабленность отнимает охоту двигаться, что-то делать, он медленно трет свою обгоревшую на солнце кожу, втирает в волосы шампунь, запах которого тщетно пытается имитировать ароматы леса, и когда наконец чистым и освеженным он вылезает из ванны, то вновь замечает плавающие в воде соломинки, и его охватывает странное ощущение утраты, как будто вместе с грязной водой из ванны в канализационные трубы с шумом вылилось нечто важное, что он обязательно должен был сохранить для себя.

Зеркало, висящее на стене ванной комнаты, покрылось мельчайшими капельками воды, словно на нем осел туман, и в тускло-желтом свете вместо лица видно лишь светлое пятно; тыльной стороной ладони он проводит по зеркалу — капли соединяются, собираются в струйки, светлое пятно обретает глаза, нос, рот, теперь следовало бы побриться, чтобы лицо вновь стало гладким, попрыскать его одеколоном, и, поглаживая мягкую от горячей воды щетинку, он размышляет о том, что именно она является неопровержимым доказательством дней, прожитых среди лесов и полей, и ночей, проведенных на сеновалах, ибо все равно его словам никто не поверит, ведь за время его отсутствия о нем были придуманы пошлые и не блещущие новизной истории, бросившие его в постель к какой-нибудь женщине или в курортные рестораны, и снова его охватывает страх, что, пока он странствовал, жизнь пошла кувырком и он уже никогда не сможет опровергнуть несправедливые обвинения жены, и дом внезапно перестает быть для него домом.