Тоомас Винт - Возвращение [романы, новеллы]

— Видел твои картины, молодчина, — хвалит его Хельдур, пожимая руку. — Полагаю, что для жюри они оказались на этот раз крепким орешком.

Леопольду приятна похвала, хотя он не очень-то верит словам Хельдура, похоже, тот настроен сегодня на шутливый лад, и Леопольд произносит в ответ ничего не говорящее:

— Ты так думаешь?

— Разумеется, думаю, спроси у Веннета, если не веришь мне. — И он тащит Леопольда к стоящему поодаль Веннету. — Гляди, вот этот молодой человек и есть Леопольд Ланг, о котором мы говорили, — знакомит их Хельдур. Веннет протягивает руку.

— Теэт Веннет, — быстро произносит он. Леопольд пожимает руку с длинными тонкими пальцами и думает: так вот, значит, как выглядит человек, которого он всегда ставил себе в пример. Художник-самоучка, ставший благодаря таланту и редкой трудоспособности интересным, своеобразным мастером. Завоевал признание. Достиг вершины на том пути, по которому сейчас идет он, Леопольд. Ему хочется поближе познакомиться с Веннетом, спросить у него… О чем? Он и сам пока не знает, но чувствует: спросить есть о чем.

— Молодой человек не верит, что принес на выставку неплохие работы, — говорит Хельдур.

— Но у жюри может быть иное мнение, — задумчиво добавляет Веннет.

На какой-то миг Леопольду становится безразлично, что думает жюри, важно, что Веннет похвалил его картины, но внезапно охватившее его чувство упоения длится недолго.

— Ну что мы здесь стоим, пошли-ка лучше в увеселительное заведение, — говорит Хельдур.

Слова «увеселительное заведение» повисли в воздухе, Леопольд ловит их, ему хочется пойти вместе с Хельдуром и Веннетом, но страх показаться назойливым останавливает его.

— Ну, чего ждешь? — спрашивает Хельдур и тянет его за рукав.

Они входят в подъезд Дома художника. Хельдур достает пропуск с фотографией, сует его в какую-то щель, и дверь, щелкнув, открывается. Леопольд разочарован — слишком уж все просто, никакой таинственности, никакого мистического ореола.

— Занятно, — говорит он, — кажется, я раньше не слышал, чтоб это место называлось увеселительным.

— Его называют так в шутку, — объясняет Веннет. — В последнее время это заведение превратилось в самое скучное в городе, правда, находятся люди, которые считают, что скука — лучшее веселье, и потому придумали это ироническое название.

На самом деле это закрытый клуб художников, где Леопольд никогда не был, и потому совершенно естественно, что его разбирает любопытство. Они спускаются по ступенькам вниз и входят в большой зал без окон. Леопольда и тут ждет разочарование. Совершенно обычное, ничем не примечательное помещение, где можно поесть. После солнечного весеннего дня этот подвал выглядит давяще холодным и неуютным.

Народу здесь много, поначалу кажется, что свободных мест нет, но тут кто-то машет им. Леопольд узнает архитектора Мейнхарда, который на многих выставках эпатировал публику своими графическими листами (одна из последних его работ называлась «Автор в образе Венеры», где он лежит голый на диване в позе Венеры). Рядом с Мейнхардом сидит рослый актер в очках и тоже приветственно машет им.

— Похоже, здесь соберутся сегодня все столичные художники, — улыбаясь, говорит актер.

— Есть повод. Отнес картины на выставку — можно расслабиться и вздохнуть свободнее, — говорит Веннет и устраивается поудобнее рядом с Мейнхардом; они, похоже, большие друзья, но давно не виделись и сейчас улыбаются, радуясь встрече. Леопольд ждет, что его представят, но, видимо, здесь это не принято.

Разговор заходит о делах клуба.

— Так вот, — начинает Веннет, — получаю я как-то письмо, распечатываю конверт и нахожу в нем последнее предупреждение относительно моего недостойного поведения в такой-то и такой-то вечер, такого-то и такого-то числа. Послушайте теперь, в чем состояло это недостойное поведение: мы сидим, мило беседуем, с нами за столиком красивая певица, брюнетка, на столе — ваза с цветами. Ваза, разумеется, устрашающая, а цветы красивые, вот я и думаю: что украшает женщину — цветы, а что украшает цветы — конечно же красивая женщина. Беру цветы и засовываю их певице в волосы — зрелище потрясающее, цветы в ее волосах сверкают подобно божественным звездам. А на следующий день выясняется, что я совершил якобы хулиганский поступок и пришлось вызывать милицию. И теперь в этих уродливых вазах стоят искусственные цветы, к тому же приклеенные ко дну.

— Не иначе как решили сделать из нас мещан, — серьезно произносит Мейнхард. — Хотят, чтобы художник был порядочным гражданином, уплетающим бифштекс и разглагольствующим о бытовых нуждах, чтобы его мысли не шли дальше карбюратора и отопительной системы машины, чтобы в утонченном обществе он лишь слащаво улыбался. А художники всегда были отъявленными негодяями, в прежние времена их вообще терпеть не могли, потому что от них всегда несло чесноком и вином, думаю, что и сейчас ничего существенно не изменилось. Считаю, что из художника не может получиться порядочный и нормальный гражданин, а из порядочного мещанина хороший художник. У человека, занимающегося искусством, должен быть какой-то изъян, хотя бы крошечный.

Гул голосов вокруг усиливается.

— Мне все же кажется, что на сегодняшний день художник может быть внешне вполне порядочным человеком — я подчеркиваю — внешне, — говорит Веннет, задумчиво крутя в руке бокал с шампанским. — Произошла нивелировка населения, абсолютно незаметный процесс, в результате которого простой рабочий внешне ничем не отличается от ученого, а инженер от художника. Все живут приблизительно в равных условиях, в квартирах многоэтажных домов, материальные условия у всех одинаковые, возможности тоже, даже образование, которое получает художник, мало чем отличается от образования, получаемого в других высших учебных заведениях, например, с дипломом художественного института можно защищать диссертацию по физике, разумеется, если такой прецедент будет иметь место. Художник уже не живет в мансарде со стеклянным потолком, богемный образ жизни не практичен, поскольку наша художественная промышленность представляет собой налаженную систему, требующую планомерной работы. Никто не может укатить на полгода писать картины в Париж или на Средиземное море, — у всех семьи, проблемы быта, и все делаюткартины. Результат — ремесленничество, правда, на довольно высоком уровне, серое расчетливое искусство, никакого горения, никто не вспарывает ножом полотна, не спит после сеанса с натурщицами, не устраивает оргий. Трезвый расчет: на весенней выставке покажу две картины, одну, ту, что получше, купят, месяц-два проживу, куплю бензин, ребенку и жене — тряпки, внесу деньги за кооператив, и это — жизнь художника.