Тоомас Винт - Возвращение [романы, новеллы]

Женщина встает, одергивает платье и пробирается к задней двери, чтобы на следующей остановке сойти. Нет, она вовсе не склонна к полноте, она попросту толстуха — талия в складках жира, зад обвислый. Сходя с автобуса, она посылает ему обольстительный прощальный взгляд, и Леопольду кажется, будто его обволакивает огромная пелена из пуха, норовящая задушить его.

Возле рынка сходит и Леопольд, теперь он находится в центре бывшего поселка — ныне пригорода, неразрывно связанного с городом. Тут же расположены кинотеатр, Дом культуры, магазины, а в центре — большой дом, который украшает неоновая вывеска с огромными, высотой в метр, буквами: БАР — РЕСТОРАН — КАФЕ, за дверьми — толпа ожидающих; Леопольд останавливается неподалеку от дома, пытаясь угадать, отчего в будний день такая очередь. Вряд ли все места заняты, скорее дело тут в самоуправстве жадного до подачек швейцара. У Леопольда подвело живот от голода, при одной лишь мысли о бутерброде во рту скапливается слюна. Он подходит поближе и слышит, что в кафе авария (странный термин, который хоть и объясняет, почему дверь закрыта, но не дает достоверной информации о происходящем), в ресторане — санитарный час, бар же переполнен. Леопольд, помрачнев, уходит, надеясь купить что-то в магазине и отправиться к себе подкрепиться, но так не хочется в этот прекрасный весенний вечер даже думать о тесной комнатушке в сыром доме, лучше уж стерпеть голод, но тут ему приходит в голову, что нет ничего проще, чем пройти несколько сот метров и заглянуть в маленькое кафе, где непременно будет что перекусить. Думая об этом, Леопольд приходит в хорошее расположение духа.

Он идет через железнодорожное полотно, разделяющее пригород на две части, однако вовсе не условно, поскольку различие очевидно и в архитектуре домов, и в облике садов. Как будто по одну сторону железной дороги живут дачники, а по другую — огородники. Леопольд идет по дачной половине, железную дорогу заслоняет от него высокая изгородь из желтой акации, а кроме того, еще и забор, который якобы должен предостерегать от хождения по путям. На самом же деле забор не предостерегает, доски повыдерганы, в заборе зияют дыры, никто и не думает пользоваться обозначенными переходами. Что поделаешь, если у людей свои привычки.

Кафе, куда входит Леопольд, одно из тех маленьких старых кафе, которых в городе еще совсем недавно было полным-полно, но ремонты и новое оформление изменили их облик, и теперь они мало чем отличаются от новых. Странно, что после реконструкции изменилась и клиентура — раньше завсегдатаями кафе были в основном люди постарше, теперь же они туда не ходят. Словно все разом поумирали.

Но в это кафе еще приходят коренные жители пригорода, бывшие владельцы (чего-то). У них барские манеры, их одежда, давно вышедшая из моды, порядком поистрепалась, но они с достоинством беседуют о прошлых временах, в открытую дверь заглядывает вечернее солнце, на легком ветру колышутся занавески, Леопольд садится за угловой столик, ему хорошо и по-домашнему уютно. Он часто приходит сюда позавтракать, многих знает в лицо, вот и сейчас тут сидят и разговаривают два завсегдатая.

Леопольд заказывает сосиски, официантка улыбается ему как старому знакомому, у нее прекрасное настроение, в пригороде стоит тишина, которую неожиданно нарушает грохот проходящей электрички. Вдоль всех железных дорог всегда расположены дома, и, очевидно, жители этих домов нигде не смогли бы хорошо спать, ибо тишина стала бы бить их по нервам. Человек ко всему привыкает. Привыкает и к одиночеству…

В кафе входит старушка, на ней поношенное зеленое пальто, голова как-то чудно повязана шарфом — одета она не по сезону. Женщина дрожит с головы до ног, дрожь сопровождает каждое ее движение — и когда она садится, и когда расстегивает пуговицы на пальто, при этом она ни на минуту не выпускает из рук потрепанную сумку из искусственной кожи. К старушке подходит официантка, спрашивает, что ей принести. Выражение лица у нее недовольное, брезгливое, словно старый человек, придя в кафе, совершил этим предосудительный поступок, однако она не может сделать вид, словно этого старого человека не существует, и выполняет свою обязанность так, будто подает милостыню.

Старушка в зеленом пальто, получив заказанный кофе и булочки, не замечает или не хочет ничего замечать вокруг, она сосредоточенно приподнимает чашку, кофе проливается на стол, старушка дрожащей рукой ставит чашку на место и только теперь кладет сумку на пол, рядом со стулом. Леопольду кажется, что сумка шевелится, он усмехается, но вдруг сумка опрокидывается и из нее доносится мяуканье. Громкое жалобное мяуканье, но никто, кроме Леопольда, его не слышит.

Заядлый алкоголик (Леопольд почти каждый раз видит его в этом кафе и всегда в одиночестве) внезапно встает и опирается кулаками о край стола, похоже, собирается произнести речь. Губы шевелятся, но слова застревают в горле, он делает еще одно усилие, открывает рот, Леопольду кажется, что сию минуту он услышит пронзительный крик, однако мужчина с убитым видом опускается на стул, точнее, валится, чтобы через некоторое время снова поднести рюмку ко рту.

— На здоровье, — говорит Леопольд пьянице. В кармане у него лежат письмо к директору увеселительного заведения и два адреса. Один из адресов сорвет с увеселительного заведения завесу таинственности, а второй… Он смотрит на пьяницу, который с остекленевшим взглядом застыл за столом — не так уж трудно представить себе его, в состоянии белой горячки забившегося в угол комнаты. Услышав от Александра о мужчине, вернувшемся с антиалкогольного лечения, Леопольд твердо уверовал, что счастливый конец возможен, однако сейчас он сомневается в этом.

Счастливый конец — это уступка публике. Ведь каждый надеется, что в один прекрасный день с его плеч спадет груз забот, что, блуждая по морю, он когда-нибудь все же доберется до берега, до оазиса в пустыне, до домика в лесу… Добро побеждает зло. Хеппи энд, как в кино. Осуществление надежд. Сказка. Критик нежно погладит автора по голове: несмотря на то, что общее впечатление мрачное и безотрадное, в конце произведения звучат оптимистические нотки; или: от колорита картины веет страстным оптимизмом. Оптимизм пользуется покровительством, он подобен лучу света в мрачном лабиринте повседневной жизни. Без твердой надежды на то, что какой-то выход существует, жизнь не имела бы смысла, и в то же время оптимизм как ловушка не позволяет трезво оценить ситуацию. И тогда в действие вступает пружина рокового механизма: явью становятся кровопролитные войны и прочие ужасы, происходящие в мире…

Вечернее солнце полыхает на стволах сосен, в окнах, на стенах домов, тени удлинились, все вдруг стало либо слишком ярким, либо темным — бескомпромиссное утверждение и отрицание, мягкие промежуточные тона на какое-то время исчезают, пока сумерки не сгладят все. Леопольд бродит по улицам пригорода, то и дело останавливается, чтобы поглядеть на дома, которые наперебой кокетничают друг перед другом изобретательностью своих творцов, зачастую это странные, порой даже очень странные постройки с башенками, верандами, галереями, колоннами, лестницами, мансардами и причудливыми окнами. Большинство построены в двадцатые — тридцатые годы, более же поздние бросаются в глаза своим однообразием, словно сюда взяли да поставили большие ящики из силикатного кирпича. Выйдя на Жасминную улицу, Леопольд замедляет шаг, делая вид, что прогуливается, и на всякий случай достает из кармана адрес, который ему дал Мейнхард. Альберт живет в доме под номером тридцать. Почти в каждом саду вдоль забора растут высокие кусты жасмина, на их сухих стеблях уже появились первые листочки, и Леопольд представляет себе, какой аромат стоит на этой улице во время цветения.