Тоомас Винт - Возвращение [романы, новеллы]

Для поминок он заказал в ресторане стол на сорок человек. Они с презрением говорили о том, как черствы люди, не пришедшие на кладбище, каким прекрасным и добрым человеком была его мать, и когда они ушли, Таавет с чувством какого-то даже сожаления посмотрел на все эти несъеденные закуски и невыпитые напитки, за которые он уплатил. Наконец этот изнурительный день кончился, Таавет сразу же лег спать, но сон не шел. На миг задремав, он тут же проснулся и впервые ощутил, что он в доме совершенно один. Было очень холодно, днем он не протопил, градусник за окном показывал около тридцати градусов мороза. Таавет затопил печь и принялся листать альбомы.

С тех пор он часто разглядывал старые фотографии и всегда черпал в них утешение своему одиночеству, воспоминания переносили его в детство, которое казалось удивительным по сравнению с настоящим, но затем его стал мучить страх, что он фетиширует фотографии и что в нем стали проявляться какие-то отклонения от нормы. Как-то раз, скрепя сердце, Таавет отнес все альбомы на чердак, но через какое-то время, устыдившись своего поступка, притащил их обратно в комнату… Он решил, что должен создать семью, чтобы рано или поздно не превратиться в чудаковатого холостяка. Но тогда он еще не думал, что наступит время, когда он поедет к Марре, чтобы просить ее стать его женой. Теперь это время пришло. Таавет закурил и почувствовал, как взволнованно бьется его сердце. Что, если Марре высмеет его? Нет, с уверенностью подумал Таавет, Марре добрая, она не будет никого высмеивать. Попытка не пытка, а спрос не беда — пришла ему на ум поговорка и вызвала на лице робкую улыбку.

Идти туда было еще рано, он мог посидеть на скамейке, понаблюдать за прохожими, покурить, счастливый и довольный собой, как все те, кто гулял по парку. Счастливый? А был ли онкогда-нибудь счастлив? Внезапно ему во что бы то ни стало захотелось вспомнить какое-нибудь счастливое мгновение, час, день, период в своей жизни… Во всяком случае, сейчас он не был счастливым. Но и несчастен не был. Он просто был. Таавет подумал: просто быть — этого мало… Он пришел к выводу, что еще не знал настоящего счастья. Но, может быть, Марре, дом, дети — это и есть счастье… И, уже не в силах усидеть на скамейке, он застегнул пальто и взял цветок — ему было необходимо по возможности скорее узнать, имеет ли он в этом мире право на счастье.

Улица Огуречная находилась в другом конце города, и он был рад, что может спокойно прогуляться. Но чем ближе он подходил к району индивидуальных домов, тем медленнее становился его шаг. В голове крутилась карусель одних и тех же мыслей, он старался заставить себя думать о том, что просто идет к Марре в гости: побеседовать о литературе, послушать новые стихи поэтессы, выпить кофе, но щеки его пылали от волнения и сердце замирало. Он несколько раз спрашивал у прохожих дорогу, курил и вот наконец на одной из улиц прочитал: Курги. На табличках с номерами были указаны фамилии владельцев домов: дом номер 19 — Силлам; 21 — Уссисоо; 27 — Вярихейн… Дом был окружен низким желтым забором. Перед дверью росла высоченная туя. Это был аккуратно сложенный из силикатного кирпича дом. На красной шиферной крыше одиноко белело пятно снега. Красная крыша, с умилением подумал Таавет и открыл калитку. Из будки молниеносно выскочила овчарка, норовя кинуться на него.

— Песик, песик… — успокаивал Таавет рвущуюся на цепи собаку. — Песик, давай дружить… — Собака рычала.

Таавет позвонил в дверь.

бывает, что вежливость требует от тебя улыбки, когда на самом деле тебе хочется плакать — нет ничего труднее и ничего проще, чем принять решение — возможности? возможности! возможности? — стоит появиться одному жениху, как они пойдут косяком — мучение это мать выбора — поезда, поезда, куда вы… — а может, это и к лучшему.

Когда в дверь позвонили, Марре сидела на кухне и перелистывала последний сборник стихов Э. Вереска. Она подолгу разглядывала какое-нибудь название, строчку, разрядку и хотя знала большинство из этих стихов наизусть, их текст внезапно показался ей чужим, каким-то надуманным, бесчувственным и вялым. В этот день она спала до обеда, а потом долго лежала, уставившись в потолок. Она помнила, что маленькой девочкой (в то время отец еще только строил дом) спала в комнате с фанерным потолком, где всегда было на что смотреть — это был богатый приключениями, таинственный и даже немного жутковатый потолок. А теперь ей приходилось смотреть в белую пустоту… Когда она наконец оделась и сошла вниз, мать с отцом сидели в гостиной перед телевизором и смотрели какой-то детский военный фильм. В кухне на столе стояла кружка с молоком и лежали бутерброды с ветчиной и сыром. Она была рада, что ей не придется говорить с матерью о выставке, банкете, выслушивать, кто что сказал, но она знала, что этот разговор просто откладывается до тех пор, пока плохие герои фильма не понесут заслуженного наказания. Выпив немного молока, она убрала со стола и снова вернулась в свою комнату, но уже через какое-то время почувствовала, что эта комната ей ненавистна. Она не понимала, отчего, ведь она жила здесь, как в своем королевстве, мать редко заглядывала сюда, и Марре могла быть одна, сама по себе… А теперь любая вещь здесь приводила ее в отчаяние, стены, потолок, пол, окно, плакаты на стенах — все это давило, все смертельно надоело, Марре казалось, что в течение многих лет она ничем другим не занимается, как только глядит на них. Она решила, что сядет перед телевизором и будет смотреть фильм, но уже на лестнице повернула обратно, потому что в скучных местах мать непременно завела бы с ней разговор о вчерашнем дне. Взяв с полки сборник стихов Вереска, Марре прошла на кухню и села читать. Из телевизора до нее доносились ружейные или пистолетные выстрелы: кого-то убивали, кто-то умирал, на самом же деле актеры получали гонорар. Мать рассказывала, что когда Марре была маленькой, она ужасно серьезно воспринимала все, что происходило на экране, и они остерегались водить ее в кино, потому что если в фильме происходило что-то страшное, она весь вечер плакала.

Она не отрываясь смотрела на строчки стихов, родившиеся в голове Вереска, на этот строй безжизненных черных букв на белом листе бумаги (почему книги печатают только на белой бумаге?) и неожиданно подумала, что, быть может, Вереск вовсе не такой большой поэт… Но тотчас же что-то в ней отмело эту мысль, и, чтобы больше не думать, она выглянула в окно и увидела голову пса, высунувшуюся из отверстия будки, и воробьев, клевавших из его миски. Зимой из его миски повадилась есть ворона, но после многих тщетных попыток псу все же удалось загрызть ее, а вернее, сильно подрать, утром дохлая ворона валялась возле крыльца. В ту ночь шел небольшой снег, и тонкий белый слой запорошил следы крови. «…я слов прекрасных лжи сказать тебе не вправе…» Взгляд Марре снова скользнул по раскрытой книге, но она быстро отвела его и увидела, что воробьи вспорхнули в воздух, а пес выскочил из будки. Какой-то мужчина в серой шляпе вошел в калитку — литературовед Кюльванд, догадалась Марре, он ведь должен был прийти ко мне в гости, с испугом подумала она. В первое мгновение Марре захотелось бежать к матери, просить, чтобы та сказала, что дочери нет дома, однако она не двинулась с места. Кюльванд остановился, было такое впечатление, будто он разговаривает с собакой. Я, наверное, чудовищно выгляжу, промелькнуло у Марре, надо пойти наверх, привести себя в порядок. Но она продолжала смотреть ничего не выражающим взглядом, как Кюльванд исчез из поля зрения, скрывшись за туей. И вслед за этим раздался звонок в дверь.