Тоомас Винт - Возвращение [романы, новеллы]

Репортер пришел вместе с редактором Вяли, оба, казалось, были в прекрасном настроении.

— Марре, нам бы хотелось немного побеседовать с вами, — торжественно произнес репортер.

— Прошу сюда, — с медоточивой улыбкой сказала мать, стоя в дверях гостиной.

— По этой лестнице, — распорядилась Марре, бросив на мать уничтожающий взгляд.

— Знаете, Марре, мы пришли по весьма серьезному делу, — с прежней преувеличенной торжественностью начал репортер и поставил на стол бутылку коньяка.

— По поводу завтрашней съемки? — спросила Марре, думая при этом, не очень ли плохо она выглядит.

— К сожалению, съемка отменяется. Передачи не будет, — развел руками репортер. — За это вам надо сказать спасибо Оскару, хотя и моя вина здесь велика.

— Выходит, на завтра у меня нет никаких обязательств? — с внезапной радостью и облегчением произнесла Марре.

— Так точно, но, несмотря на это, вы могли бы принести бокалы, поскольку нам надо выяснить одно весьма серьезное дело.

— Послушай, Пальм, что за дурацкое выражение «выяснить», — с укором произнес редактор.

— Столичный оборот, ничего более, — улыбнулся репортер, по-домашнему располагаясь на диване.

Марре принесла бокалы и кофейные чашки, не понимая, чего хотят от нее мужчины. «Похоже, им наскучило выпивать вдвоем, и поэтому…» — подумала она с раздражением.

Репортер по-прежнему старался шутить, Вяли же, напротив, был серьезен и замкнут. Под конец говорил один Пальм, он отпил глоток коньяка и с торжественным видом сказал:

— Марре, я, как добрый друг этого человека, считаю своим долгом сообщить, что Пеэтер Вяли собирается сделать вам предложение.

Марре подумала, что сейчас ей следует рассмеяться в ответ на шутку… Она взглянула на одного, затем на другого, но поняла, что мужчины не шутят. Напротив, они напряженно и терпеливо ждали, что она скажет. Какое-то мгновение Марре со сдержанным любопытством разглядывала редактора, затем собралась с духом и сказала:

— Полчаса тому назад аналогичное предложение мне сделал Кюльванд.

— И что вы ответили ему? — в один голос спросили мужчины.

Марре с секунду молчала, затем, стремясь как можно скорее кончить этот разговор, сказала, что согласилась; но, сказав, почувствовала, как что-то сжало ей горло, и сделала над собой отчаянное усилие, чтобы не разреветься.

— Ох, я глупец, — редактор театрально всплеснул руками и принялся ходить взад-вперед по комнате, нарочито шутливо разглагольствуя: — Я всегда и всюду опаздываю. Стою час в очереди, и перед самым моим носом кто-то забирает последнюю пару итальянских туфель или варежек производства «Уку», хочу пойти в кино, а перед моим бедным носом захлопывают окошко кассы, потому что все билеты распроданы…

— Марре, тогда вам можно пожелать счастья… У нас на телевидении бытует шутка — «В кустах рояль», это значит, что какой-нибудь ведущий передачи говорит: видите, случайно в этих кустах оказался рояль, может, вы что-нибудь сыграете… Если б у нас завтра состоялась съемка, я бы непременно сказал: случайно, полчаса тому назад, Марре Вярихейн обручилась, позвольте от лица всех телезрителей пожелать ей счастья.

— Вы знаете Кюльванда? — спросила Марре, справившись с волнением.

— По-моему, замечательный человек. Настоящий эстонец: честный, работящий, скромный. Держу пари, вы не станете раскаиваться, если выйдете за него замуж.

— Почему вы все время шутите, я спрашиваю серьезно, — обиделась Марре.

— И я говорю серьезно, — каким-то усталым голосом отозвался репортер.

Через некоторое время они собрались уходить, и Марре потихоньку спросила у репортера, не разыграли ли они ее с этим замужеством.

— Конечно, это была маленькая безобидная шутка… — рассмеялся репортер, но Вяли, услышав, оборвал его смех и серьезно сказал:

— Честное слово, Марре, я бы очень хотел жениться на вас. Не столько, может, из любви, сколько из желания, чтобы у нас был общий дом, семья.

— Что они от тебя хотели? — поинтересовалась мать, появившаяся в коридоре, едва только хлопнула дверь.

— Редактор Вяли хотел, чтобы у нас были дом и семья, — сказала Марре.

— Послушай, твои шутки заходят слишком далеко. — Мать перешла на крик. — Неужели ты не можешь хоть раз нормально ответить, когда тебя спрашивают.

— Я уже ответила, — сказала Марре и разревелась.

Она плакала до тех пор, пока не уснула, и во сне увидела, что стоит в школьной раздевалке, вокруг толпятся мальчишки, сейчас они начнут перекидывать ее от одного к другому, она знала, что стоит ей пошевелиться, и они в самом деле начнут… Затем она с лошадью гуляла по школьному двору, всюду был асфальт, и она подумала, что лошади здесь нечего есть, потом они очутились в столовой, по всей вероятности, это была столовая какого-то детского сада, потому что везде валялись игрушки, столы были низкими, и лошадь щипала со столов хлеб… А после они с отцом как будто оказались возле бассейна, отец сидел на скамейке и пил из бутылки молоко, неожиданно за ней стали гоняться какие-то мальчишки, она бежала по дощатому краю бассейна, доски были скользкие, и она думала, что сейчас поскользнется и упадет, а отец все продолжал пить молоко и не видел или не понимал, что должен прийти ей на помощь, что-то словно толкнуло ее в бок, падения было не избежать, и она упала…

Марре старалась вспомнить, что еще она видела во сне, кажется, что-то очень хорошее, и сознавать это было приятно, однако картины сновидений начисто стерлись в ее памяти. Она подумала: я ведь все-таки упала и испугалась, но почему от сна у меня осталось ощущение чего-то хорошего? Она подумала: сидящий на скамейке отец был очень похож на Кюльванда, почему я вообще решила, что это отец?

На улице светило вечернее солнце. Она посмотрела на часы — до поезда еще сорок пять минут. Конечно же Кюльванд будет прекрасным отцом ребенку. Серьезный, заботливый, непохоже, чтобы этот человек был беспечным. Белый потолок сделался от солнца цветным. Отсвечивал оранжевым. Марре встала, надела жакет, прошла в гостиную и остановилась перед сидящей у телевизора матерью. На экране бежали кадры только что начавшейся войны. Мать самозабвенно вязала.

— Я еду в столицу, ты не могла бы одолжить мне немного денег? — медленно и нерешительно произнесла Марре.

— Но ведь завтра у тебя съемка, — воскликнула мать.

— Съемки не будет, — ответила Марре. — Мама, пойми, я должна ехать, — твердо сказала она.

Марре пришла на вокзал, когда поезд был уже подан. Она купила билет и чуть ли не в последний момент села в поезд. Прошла через один вагон, через другой, пока наконец не увидела Кюльванда. Он сидел у окна с грустным видом, подперев голову руками. Она долго стояла, а затем села напротив него, он поднял глаза, и удивление, отразившееся на его лице, вмиг сменилось радостью.