Тоомас Винт - Возвращение [романы, новеллы]

…Гостеприимство требует от хозяев предупредительности в отношении к гостю. Не следует заставлять его долго ждать одного в комнате. Даже пятиминутное ожидание будет означать невнимание к гостю. В исключительных случаях, если гостя приходится оставить одного, ему предлагают журнал или газету. Если звонит телефон или хозяина ненадолго вызывают, то следует извиниться перед гостем. Разговор по телефону не затягивают. Если в присутствии гостя будет получена телеграмма или письмо, спрашивают разрешения их прочитать. Если письмо длинное и нет необходимости его читать, его откладывают в сторону. Гостю предлагают самое удобное место. Стало обычаем угощать гостей. При непродолжительном посещении стол накрывать не надо. Долг гостеприимства будет выполнен, если вы предложите гостю на красивом блюде фрукты, ягоды или сладости, чашку кофе, чая или домашнего освежающего напитка. Если дома есть вино, можно предложить бокал вина. Угощение не должно быть обильным. Гораздо важнее, чтобы оно доставляло удовольствие и было вкусным. Угощают согласно своим возможностям. Гостей, пришедших неожиданно и на короткое время, обычно не угощают. Но и неожиданных гостей не следует принимать в неподобающем виде (в ночной рубашке, подтяжках, пижаме и т. д.) [10] Ийна Аасмаа. Как себя вести, издание второе, исправленное и дополненное. Изд-во «Валгус». Таллин, 1968. .

Раздались два, одинаковой продолжительности, звонка. А затем шаги матери, голоса. Пес все еще лаял, воробьи ждали на вишне, когда он наконец полезет назад в будку. «Марре, к тебе гость», — крикнула мать, и на лестнице послышались шаги, мать поднималась наверх. Она думает, что я еще сплю… Чего ради этот Кюльванд решил прийти ко мне в гости? О чем мне с ним говорить? Посидел бы лучше с родителями и посмотрел телевизор, если ему больше делать нечего, устало подумала Марре… Тем не менее она поправила прическу, медленно поднялась и направилась в гостиную. Кюльванд с каким-то растерянным видом стоял посреди комнаты, а отец усаживал его в кресло перед телевизором. «Интересно, где сядет теперь мать?» — почему-то подумала Марре.

— Здравствуйте, — сказала она и улыбнулась.

— Здравствуйте, Марре, — сказал Таавет и протянул ей корзиночку с крокусом, — этот вестник весны — вам.

Марре обратила внимание, что гость сильно картавит, и удивилась, что не заметила этого раньше.

— Как мило, — сказала она, принимая цветок.

— Может быть, ты пригласишь гостя в свою комнату, — предложила мать, и это означало, что она успела засунуть в шкаф постельное белье, а также, что на экране разворачиваются какие-то увлекательные события.

— Познакомьтесь: литературовед Кюльванд — мои родители, — сказала Марре и заметила, как в глазах матери сверкнуло любопытство.

— Впрочем, вы можете и здесь беседовать, — неожиданно передумала мать, — цвета у нашего телевизора не бог весть какие, но смотреть можно.

Этого удовольствия я тебе, моя дорогая, не доставлю, желчно подумала Марре.

— Пойдемте, — сказала она Кюльванду.

— Я сварю кофе, — крикнула им вслед мать.

— У вас здесь замечательное ателье, — произнес Таавет, обводя взглядом комнату и потирая руки так, словно он их мыл.

— Ах, да что тут замечательного… — возразила Марре, ставя на подоконник корзиночку с крокусом. И внезапно ей стало неловко: в прошлом году она разрисовала стену синими и красными силуэтами людей. Примерно такую же стену она видела в каком-то польском журнале и пришла тогда от нее в восторг… (Странно, когда здесь был Вереск, ей и в голову не пришло стыдиться этого ребячества, подумала она.) Через некоторое время Марре сказала, что ей бы хотелось обтянуть стены гобеленом.

— Но вы же забрызгаете его красками, — предостерег Кюльванд, все еще потирая руки.

— Я не очень-то разбрызгиваю краски, когда пишу картины. — Ей внезапно стало неловко, что пол возле мольберта был безупречно чист (обычно, начиная работать, она стелила на пол большой лист плотной бумаги, а если где-то и оказывалось пятно краски, она тут же стирала его скипидаром). — Что же вы все стоите, садитесь, — сказала она Кюльванду.

— Успеется, — ответил научный сотрудник, все еще обводя глазами комнату. Когда Марре села на диван, Таавет подошел к книжной полке и принялся разглядывать ее. В комнате возникло тягостное молчание. Таавет продолжал разглядывать книги, а Марре думала, что следовало бы что-то сказать или спросить, но с таким же успехом это мог сделать и научный сотрудник. Марре прислонилась к спинке дивана и вспомнила, как они с Вереском опускали эту спинку, это был единственный раз, когда диван превратился в ложе для двоих, Марре почувствовала, как у нее напряглись нервы. Она встала, подошла к письменному столу, достала из ящика пачку сигарет и спички и поставила на стол раковину, которой пользовалась иногда вместо пепельницы.

— Я и не знал, что вы курите, — удивился Кюльванд и протянул Марре свою пачку сигарет. Тон мужчины испугал Марре, совсем как у отца, узнавшего о какой-нибудь дурной привычке своего ребенка.

— Я редко… — начала Марре, но тут же пожалела — как будто она оправдывается… «Какого черта тебе здесь надо?» — хотелось ей спросить Таавета.

Кюльванд присел на край дивана и тоже закурил.

— Я прочел ваши стихи в молодежном журнале и хотел бы задать вам вопрос: скажите, когда вы писали стихотворение «Октябрь, поздний вечер», вы имели в виду нашу прогулку по берегу моря? — как-то нерешительно, словно подыскивая слова, спросил он.

Черта с два, мысленно огрызнулась Марре, но вместо того, чтобы сказать какую-нибудь резкость, она с задумчивым видом выпустила колечко дыма и произнесла:

— Да, это действительно была чудесная прогулка. — И снова наступило молчание.

В дверях появилась мать: «Марре, голубушка, спустись на минутку вниз». Голубушка с облегчением вздохнула, извинилась и огляделась вокруг, ища, чем бы занять литературоведа, но, поскольку ничего подходящего ей на глаза не попалось, она решила, что пусть мужчина развлечет себя курением.

— Он что, пришел по поводу твоих стихов? — зашептала мать, когда они вышли на лестницу.

— Нет, твоих, — разозлилась Марре. И добавила: — Боюсь, что тебя вообще не касается, зачем он пришел.

— Они что — хотят издать твои стихи отдельной книжкой? — не унималась мать. Марре промолчала.

Когда она с кофейными чашками поднялась наверх, Таавет сидел, откинувшись на спинку дивана и закинув ногу на ногу, но при виде Марре тотчас же переменил позу и распрямился. Марре вспомнила, что Вереск сделал точно такое же движение, когда она вошла с подносом в комнату.

— Может быть, вы предпочли бы чай? — спросила Марре и испугалась: тот же самый вопрос она задала и Вереску.