Денис Драгунский - Третье лицо

Евгений Сергеевич поставил на журнальный столик кофе и конфеты.

Она протянула ему распечатанную статью.

— Я прямо сразу прочитаю, — сказал он.

Она сидела на стуле и чинно пила кофе маленькими глоточками. От конфет отказалась. У нее был потрясающе красивый рот. Шея, впрочем, тоже. Руки — обалдеть; ах, эти бы руки да сплелись у меня за спиною…

— Ну что ж! — кивнул Евгений Сергеевич, переворачивая последнюю, двенадцатую страницу. — Что тут скажешь… Если не трудно, подайте мне ручку, вон, видите, на столе.

Она встала, прошла к столу. Он полюбовался ее фигурой сзади. Взял у нее авторучку, написал на первой странице: «Алла Николаевна! В ред. подг.! Для № 4». Поставил дату и расписался.

— Держите, — сказал он. — Берем. Но выйдет не раньше октября. Отвезите в редакцию, отдайте Артемьевой Алле. Кофе допили? Нет? Давайте, доглатывайте. Конфетку на дорожку, а? У меня еще масса дел, простите, я бы с удовольствием с вами побеседовал, но увы.

Он встал со стула.

— Спасибо. — Она протянула ему руку.

— Спасибо, говорите? Да не за что. Вам спасибо! Нам нужны хорошие статьи. Мы рады новому автору. Успехов!

Он покосился в айфон, который стоял ну прямо напоказ на полке.

Кажется, она ничего не заметила.

Он сохранил видео на Яндекс. Диске и представил себе рожу Анциферова. Хотел ему послать ссылочку, но решил погодить.

В октябре, когда вышел журнал, Лена Востроухова позвонила и сказала, что хочет прийти и поблагодарить его.

— Букет принесете? — фыркнул он. — Или коньяк? Не валяйте дурака.

Потом она пригласила его на защиту.

Он, разумеется, не пришел.

— Вот ведь дура! — засмеялся Евгений Сергеевич, сидя за столом в своем кабинете.

Захотел позвонить Анциферову, сказать: «Давай вместе посмеемся!» — но вспомнил, что тот умер два года назад. Да если был бы жив, то не вспомнил бы, наверное. Кстати, Грибоваров так и не прошел в членкоры, и это, по большому счету, правильно.

А потом он встретил ее в Швеции, в Упсале. Опять на конференции.

— О! — сказал он. — «Ухо востро!» Госпожа Востроухова, если я не ошибаюсь?

— Востроухова-Линдеман, — ответила она.

— Вышли замуж в Швецию?

— Как видите, Евгений Сергеевич.

— Ну и как жизнь?

Они присели за столик; разговор шел на кофе- брейке.

— Нормально, — сказала она. — Муж — программист. Двое детей. Я доцент на кафедре политической теории.

— Прекрасно. — Евгений Сергеевич прижал руку к сердцу. — Как я за вас рад! Мне тогда так понравилась ваша статья!

— Правда? — обрадовалась она.

— Не совсем, — вдруг усмехнулся он. — Находясь за границей, позволю себе быть честным. Статья неплохая, публикабельная, но я взял ее не поэтому. Вы же знаете почему.

— Почему? — спросила она.

— Потому что эта вражина Анциферов решил через вас меня спровоцировать. На харассмент, или как это. Чтоб потом меня вывалять в дерьме перед всем миром. Впрочем, Анциферов, царствие небесное, имел право мне мстить. Я ему в свое время сильно жизнь попортил. Но вы, такая умная и красивая… Зачем вы на это согласились?

— Я думала, что вы благородный рыцарь, — сказала она после некоторой паузы. — А вы оказались какой-то странный параноик. Господи, как печально. Но теперь уже неважно. Я все равно вас не разлюблю, вы не думайте.

— Что? — воскликнул Евгений Сергеевич и вскочил со стула, опрокинув картонный стаканчик кофе со сливками; все полилось по столу прямо на нее; она отодвинула свои прекрасные ноги, и бежевая струйка потекла на пол.

— Да так, ничего, — вздохнула Лена Востроухова- Линдеман, подняв на него свои черные глаза, улыбнувшись и показав матово-белые зубы. — Знайте же, мой дорогой, что я полюбила вас еще на третьем курсе и люблю до сих пор.

— Какая же ты дура! — закричал он.

Так громко, что проходивший мимо уборщик-пакистанец вздрогнул и обернулся, увидел пролитый кофе, подбежал к ним и стал вытирать лужу экологической веревочной шваброй.

пятнадцать километров в сторону от шоссе

Тамара и Никита поехали раздавать гуманитарную помощь беженцам. Помощь была расфасована в одинаковые картонные коробки. Коробок было пятьдесят шесть, точно по числу беженцев, которых временно поселили в бывшем пионерлагере «Валентина», сто километров от Москвы. Тогда эти лагеря еще не снесли и не понастроили на их месте коттеджных поселков или просто вилл для богатых. Был, кажется, девяностый год. Апрель. Воскресенье. Одиннадцать часов.

Тамара была штатной сотрудницей российско- немецкого фонда «Гуманус», а Никита — членом общественного совета. Тамара была за рулем. Она быстро и ловко вела небольшой фургончик, иногда посматривая на бумажную, вытертую на сгибах карту — никаких навигаторов тогда еще не было. Никита сидел рядом, глядел на поля, уже совсем обтаявшие, покрытые нежно-коричневой прошлогодней стернёй. Было скучно. Он зевал и переводил взгляд на Тамару: ей, наверное, было под тридцать или чуть больше, но все равно моложе него — ему-то было без двух месяцев сорок. Она была в жилете со множеством карманов, в туговатой юбке камуфляжной расцветки, в тяжелых ботинках и шерстяных носках, скатанных книзу. Ноги были голые, потому что было не холодно, даже почти тепло.

Съехали с большого шоссе на узкую асфальтовую дорогу.

— Еще пятнадцать верст, — сказала Тамара.

— Значит, полчаса?

— Примерно… — кивнула она и добавила: — Их специально в чертовой жопе селят, до электрички четыре часа пешком пилить, а автобус давно не ходит.

— Специально?

— Ну да. Чтоб не расползлись .

Никита внутренне поежился, услышав такое презрительное к людям слово, но виду не подал, лишь спросил, как же они поступают, если что-то вдруг случится.

— Есть машина у начальника лагеря. Скорую можно по рации вызвать. Пожарных и ментов. И полевая кухня приезжает каждый день. Так что не кисни, Никита Николаевич. Все гуманно, высший сорт! Ничего, что я на «ты»?

То есть она поняла, что он тайком возмутился. Какая чуткая, страшное дело.

Ответил:

— Да, конечно, давай на «ты».

Приехали.

Там было два дощатых спальных корпуса и что-то вроде клуба со столовой. Тамара поставила машину около крыльца. Посигналила.

Подбежали человек пять, мужчины и женщины.

— Где начальник? — Тамара вылезла из кабины.

— В Егорьевск уехал, — ответил пожилой мужик. — Сказал, в обед будет.

— Ладно, — кивнула она. — Обойдемся. Собирайте народ! — И посигналила еще раз, долго и пронзительно.

Никита тоже вышел из кабины, огляделся. Тоскливый вид, однако: пустое поле, вдали тощий лесок, разбитая дорога.

Люди из спальных корпусов шли, почти бежали к машине. Когда они собрались, Тамара открыла заднюю дверцу фургона.