Денис Драгунский - Третье лицо

— Погоди, погоди, — сказала она. — А эта?

— А эта не моя, — развел руками Костя. — Это меня дружок пустил пожить, на полгодика, после развода, пока то да сё. Можно было бы еще тут остаться, пока он в Австрии, он там года на три, мне кажется… Но он против женщин. Просил меня женщин не водить, извини. Так что я тайком с тобой здесь, понимаешь. По секрету. Тс-с! А уж с женой, с семьей — вообще никак.

— Почему? — спросила Маша.

— Ну… Он… это самое… Открытый гей. Я б даже сказал, упертый гей. Принципиальный.

— Врешь, — тихо сказала Маша.

— Клянусь! Ты же видела, ты же ходила по всем комнатам. Сама же говорила: «Ни малейшего следа женщины»!

— Врешь, что квартира не твоя, — сказала Маша еще тише.

— Господи! Сейчас.

Костя сбегал в другую комнату, принес прозрачную папочку с документами. Копия свидетельства о праве собственности на квартиру такой-то площади по такому-то адресу на имя Костиного приятеля. Договор о сдаче квартиры в безвозмездную аренду с обязанностью оплачивать коммунальные услуги. Ну и квитанции за эти самые услуги.

Маша внимательно посмотрела бумаги, сложила их назад в папку и криво улыбнулась:

— Да, Костенька. Обманул ты меня.

Встала и пошла к двери.

Пошла легким, но бесповоротным шагом, так что догонять ее, хватать за рукав, поворачивать к себе, обнимать-целовать-уговаривать не имело никакого смысла, и Костя это осознал, понял и почувствовал. Всем собою.

— Я не обманывал! — только и смог крикнуть он вслед. — Я не говорил, что квартира моя!

— Спасибо, что не залетела! — засмеялась Маша и вышла вон. В дверях, не оборачиваясь, громко сказала: — Ты мне больше не звони.

Захлопнула дверь.

Костя не успел тяжело вздохнуть, заорать, выругаться, заплакать, стукнуть кулаком по столу, брякнуться на диван, выпить стакан водки — ничего не успел, потому что вдруг зазвонил, вернее заиграл, мобильник. Особым сигналом. Моцарт, «Маленькая ночная серенада».

Это звонила Луиза. Она сегодня вернулась из Африки. Была в прекрасном настроении. У нее, как всегда, был полный порядок. Любит, скучает, целует, ждет.

Костя вспомнил, что у них свадьба в ноябре.

«Как в кино! — подумал он. — Хеппи-энд!»

задыхаясь, я крикнула: «шутка все, что было!»

— спросил меня один сценарист.

Смешно вспомнить: мне раза три или четыре предлагали нечто, так сказать, «на грани розыгрыша».

Ну вот, например. Мне восемнадцать или двадцать лет, мне страшно нравится девушка, очень красивая, «лучше меня» во всех отношениях — модная, гордая, даже надменная, недаром говорят, что из высших сфер , — и мне вдруг приятель этак попросту: «Слушай, такое дело, Ленку М. знаешь? Я с ее сестрой дружу… Она, эта Ленка, в тебя по уши втрескалась. Уже три недели сама не своя. Мне всю башку продолбила. Что он, как он, есть ли у него девушка. Сегодня вечером приходи ко мне, она меня попросила, чтоб я вас познакомил…»

Или мне вдруг радостно сообщают, что некий знаменитый режиссер хочет прочитать мою пьесу. «Он сегодня будет на такой-то премьере, ты уж сам достань билет или пропуск, не маленький! Ты к нему в антракте подходи, говори: „Здравствуйте, я Денис Драгунский, мне Сережа Сергеев сказал, что вы интересуетесь моей пьесой…“ — и прямо передай ему рукопись».

Или — что где-то в таганских переулках, вот адрес, это коммуналка, комната сразу налево, там один такой алкаш получил в наследство библиотеку своего дяди, распродает за копейки, там Гумилев, ранний Пастернак, русская философия типа Бердяева, Шестова, Соловьева и все такое, буквально рубль книжка…

Но все это, все три ситуации были настолько ненатурально прекрасны, что я радостно говорил: «Да-да, спасибо, конечно!» — и не приходил.

И до сих пор не знаю, розыгрыши это были или на самом деле девушка влюблялась, режиссер интересовался и редкие книги продавались задешево.

Однажды моему папе позвонил молодой писатель Геннадий Снегирев, автор детских книг о животных. Ну как — молодой? Младше моего папы ровно на двадцать лет. Дело было примерно в 1963 году. Моему папе пятьдесят, Снегиреву тридцать. Так что мой папа звал его Гена, а он папу — дядя Витя. А мне было вовсе двенадцать лет. Вот однажды он звонит папе, и папа мне говорит: поедем в гости к Гене Снегиреву. Ему прислали из Средней Азии какую-то потрясающую закуску, в смысле еду. Деликатес. Никто, говорит, в Москве такого не пробовал.

Папа купил водки и еще кого-то с собой пригласил. Приезжаем.

Пустая, совершенно пустая комната. Намусорено. Кровать, какой-то стол. Очень неуютно. И довольно противный запах — как будто кошками, но не совсем. Мы все расселись на табуреты вокруг стола — нас было всего человек пять, наверное. Гена, мы с папой и еще двое, не помню кто. Кажется, какие-то художники.

Достали из сумок водку. Папа спрашивает:

— Гена! Где же твои деликатесы?

— Сейчас, дядя Витя!

Лезет под кровать и достает оттуда клетку, а в ней копошатся и прыгают какие-то мелкие зверюшки. Вроде мышей, но пушистые и без хвостов.

— Что это?!

— Сирийские золотистые хомячки! — говорит Гена.

Тогда в Москве еще почти не было хомячков, мы просто не знали, что это такое, где их берут и, как говорится, «с чем их едят».

— А что, их едят? — Я даже испугался.

— Еще как! — Гена запустил руку в клетку, достал одного, зажал его в кулаке и произнес, клацая зубами: — Ну, вы наливайте!

— Прекрати! — сказал папа. — Отпусти зверя!

— Тогда нужна закуска, — серьезно ответил Гена.

Папа достал деньги и послал меня за хлебом, колбасой и огурцами.

В общем, молодому писателю просто хотелось выпить. Но мы на него не обиделись, тем более я: мне было очень интересно. Снегирев хотел мне подарить хомяка, но я все-таки отказался.

Безобидных розыгрышей, в которых я сам участвовал, помню два.

Первый — вот такой.

Были у меня друзья, братья-близнецы. Один художник, другой врач. И вот однажды мы с компанией завалились в гости к одной даме, которая очень давно, лет пятнадцать назад, училась в художественной школе вместе с тем из близнецов, который стал художником. С тех пор они не встречались. А мы взяли с собой того, который стал врачом, и внутренне хохотали, когда хозяйка, наморщив лоб, говорила:

— Колька, признайся, что у тебя не так?

— У меня все супер, — говорил он. — Давай лучше выпьем еще.

— Верю, верю! — взмахивала она рукой. — Но какой- то ты не такой…

— В смысле?

— Какой-то усталый, расстроенный… Нет?

— Нет, что ты!

— Ну ладно, — вздыхала она, продолжая в него вглядываться.

Но так ничего и не поняла. И мы ей ничего не рассказали.