Эбби Гривз - Игра в молчанку [litres]

Вся причина в этом, не так ли? Кто-то словно повернул выключатель-диммер, пригасив ослепительный свет нашей яркой звезды, которая с тех пор только тлела, как умирающее в камине пламя. После того страшного вечера наша Элинор стала таять, превращаясь в призрак, в тень, в гипсовый слепок с оригинала. В нашем доме как будто поселился посторонний человек, который был нам абсолютно незнаком, хотя это мы его вырастили и воспитали.

Мы пытались что-то исправить, вернуться к нормальной жизни. Когда она начала учиться в шестом классе, мы надеялись, что привычная рутина занятий рано или поздно вернет нам прежнюю Элли. Мы с тобой нуждались в этом так же сильно, как и она сама. На работе я с трудом могла сосредоточиться на том, что делаю. Впервые с тех пор как родилась Элинор, я утратила способность контролировать картины и образы, которые так и мелькали у меня перед глазами. Я делала пациенту анализ крови и видела, как Элинор, испуганная и растерянная, сидит на унитазе, истекая кровью после насилия. Каждый раз, когда я видела молодого мужчину, который развинченной походочкой входил в приемную, небрежно опирался на конторку регистратуры и, расставив локти, принимался развязно и вкрадчиво ворковать с дежурной медсестрой, я представляла себе, как он уводит за собой в темноту спотыкающуюся на каждом шагу Элли. И так далее…

Мое положение было безвыходным. Я попала в ловушку, Фрэнк! Кому я могла рассказать, с кем поговорить? Не с тобой, потому что боялась оттолкнуть от себя то, что еще оставалось от моей дочери. Не с Эди. Не с коллегами. Да и обещание, как ни крути, есть обещание. Вместо этого я с пугавшей меня самое маниакальной настойчивостью стала изобретать способы хоть чем-то помочь Элли. Я пачками запихивала в ее школьный рюкзачок рекламные листовки с адресами кризисных центров психологической помощи, но стоило ей вернуться домой, как эти листовки снова оказывались у меня в руках. «Не нужно, мам. Правда, не нужно…»

Когда я снова заговорила с ней, тебя не было дома. Это случилось месяца через четыре после страшного вечера, когда отчаяние уже прочно укоренилось в наших с тобой сердцах. Вернувшись с работы, я поднялась наверх, чтобы переодеться, но остановилась напротив дверей ее спальни, набрала в грудь побольше воздуха и вошла.

– Привет. Как дела?

Элинор просматривала что-то в телефоне и на секунду приподняла голову. Этот жест означал, что она меня слышала, но не выдавал ничего, кроме растерянности и метаний.

– У меня для тебя кое-что есть. – Я достала из сумочки и протянула ей помятый лист бумаги, который распечатала на больничном принтере перед уходом.

– Что это? – Элинор села чуть прямее и расправила листок на коленях.

– Это адрес очень хорошего специалиста. Ты можешь побеседовать с ним частным образом, хотя ты еще несовершеннолетняя. Я знаю, тебе не хотелось бы, чтобы я или твой отец присутствовали при подобных разговорах, поэтому я подумала… подумала, что так будет лучше. Ты сможешь пойти к нему одна. Вопрос с оплатой я потом улажу.

Она долго не отвечала, потом я неожиданно услышала:

– Спасибо, мам.

Это было настоящее чудо, Фрэнк! Чтобы не испытывать судьбу, я повернулась, собираясь уходить, но Элинор протянула руку и схватила меня за рукав.

– Я серьезно, мам. Спасибо! – Она встала, и мы обнялись – довольно неловко, и все же эти несколько секунд успокоили меня, остановив бешеный сумбур моих мыслей.

Через три дня, примерно в то время, когда должен был заканчиваться прием у специалиста, мне позвонили на работу. Это была сама Амелия – доктор психологии – которая сообщила мне, что Элинор не явилась. Я ничего не могла понять! Быть может, мне следовало проследить, чтобы она пошла к врачу или даже самой пойти с ней? Как ты думаешь, Фрэнк?.. С одной стороны, мне не хотелось, чтобы Элинор подумала, будто мы махнули на нее рукой, но, если бы, повинуясь материнскому инстинкту, я продолжала цепляться за нее, словно за спасательный плот посреди бушующего океана моих страхов, она могла оттолкнуть меня уже навсегда. Да, я знаю, ты скажешь – нужно было предоставить ей свободу в разумных пределах, но в том-то и беда, что я никак не могла определить для себя эти пределы.

С самого начала Элинор на всех парах неслась к пропасти словно автомобиль с испорченными тормозами. Но разве не мы должны были остановить ее, Фрэнк? Разве не для этого существуют родители? Несколько раз ты спрашивал, почему я не сделаю ей выговор, если каждый вечер, во время очередного мучительно-молчаливого «семейного» ужина, Элинор сначала гоняет еду по тарелке, отделываясь от всех вопросов односложными восклицаниями, а потом сразу же уходит к себе. Нет, ты, как и я, вовсе не рвался в воспитатели; просто тебе необходимо было подтверждение, что мы поступаем правильно, обращаясь с дочерью столь мягко и нетребовательно.

После окончания первого полугодия учебы в шестом классе мне на мобильный стали приходить тревожные звонки. Нас, родителей, приглашали на консультацию. Получив первый звонок, я почувствовала, как мое сердце оборвалось и провалилось куда-то очень глубоко. Нет, с успеваемостью у Элинор все было в порядке – с этой стороны никаких претензий к ней не было, но учителя жаловались, что она совсем не работает в классе. Некоторые обратили внимание на ее усталый вид, а школьная медсестра заметила, что Элли теряет в весе. Я сама отвела нашу дочь в школьный изолятор и сидела там, пока ее взвешивали. «Каждый человек должен кушать, Элинор, иначе он не будет ноги таскать! Я знаю, многие девушки в твоем возрасте хотят быть стройнее, но надо же и меру знать!», – сказала я ей в надежде, что в конце концов к ней вернется аппетит.

В тот вечер, за ужином, Элинор действительно съела чуть больше, чем обычно. Это был прогресс, крошечный, но все-таки прогресс. Я так боялась все испортить, что когда Элинор легла, я потихоньку поднялась наверх и ждала возле двери спальни, пока не услышала ее негромкий храп («Наша трюфельная свинка» – так ты называл Элли, когда она была еще совсем маленькой, но я сомневалась, что сейчас ей это прозвище понравится). Убедившись, что Элинор крепко спит, я прокралась в комнату и опустилась на пол, прислонившись спиной к гармошке радиаторной батареи. Довольно скоро спину мне стало припекать, но я еще долго терпела, не осмеливаясь двинуться с места.

– Вернись ко мне! – шепотом позвала я. – Пожалуйста!

Элинор не пошевелилась, не проснулась. А если и проснулась, то мне она об этом так никогда и не рассказала. Знаешь, Фрэнк, чего мне больше всего не хватало, когда она уехала в университет? Вот этого. Этих вошедших в привычку долгих ночных дежурств, на протяжении которых я сидела на полу в ногах ее кровати. Одной рукой я упиралась в ковер, а другой тянулась к ней – тянулась, но не прикасалась из страха, что могу ее разбудить. Мне никогда не надоедало смотреть на нее, прислушиваться к ее дыханию, следить, как она мечется во сне от одного края кровати к другому.