Барбара О'Нил - Когда мы верили в русалок [litres]

Согнувшись в три погибели, я пыталась продохнуть сквозь жгучую адскую боль, что разрывала и засасывала меня, как отбойное течение. Я не представляла, как можно жить с такой чудовищной болью, а ведь сколько Дилану пришлось вытерпеть за свою жизнь, подумала я. При этой мысли я выпрямилась. Сдавленно сглотнула слюну.

Туман начинал редеть. Я доела последнее печенье, затем принялась развязывать кожаный браслет на его запястье. Ремешок поистрепался, узел был давнишний, и я долго возилась с ним. Меня беспокоило, что рука у Дилана холодная, но я знала, что мертвые ничего не чувствуют. Ему было все равно.

Наконец я сняла браслет с его руки и убрала в свой карман. А потом возле пещеры, где однажды утром сто лет назад я нашла пиратский клад, увидела их. Дилана и Уголька.

Я помахала им рукой.

Они исчезли.

Вечером в комнате Хелен я разбираю журналы, что она там хранила. Надеюсь найти среди них дневники или еще какие документальные материалы. Хоть что-нибудь. По-прежнему льет дождь, и, чтобы пугающие шумы мне не очень досаждали, я включаю на телефоне музыку. Звучание металлическое, зато заглушает треск и стук непонятного происхождения.

Кропотливая работа мне на пользу. Занятая делом, я не извожу себя непрерывно мучительными думами, хотя мозг подсознательно все равно анализирует информацию. Это – туда, это – сюда, и постепенно что-то прояснится. Мама. Саймон.

Кит.

Боже, какой же ненавистью пылало ее лицо при нашем с ней расставании! Может, и зря я перед ней исповедалась во всех своих грехах. Может, не нужно ей было знать все прямо сейчас. С другой стороны, если я хочу наладить отношения с сестрой, нас больше не должна разделять никакая ложь. Я за свою жизнь столько налгала, на тысячу лет хватит.

Из-за музыки я не слышу прихода Саймона. Замечаю его лишь тогда, когда он появляется в дверях. При виде мужа сердце мое мгновенно замирает. Я люблю его беззаветно, будто он создан специально для меня. Взгляд у него тусклый, плечи чуть опущены, как у Атланта, словно он держит на них весь белый свет.

– Мы можем поговорить?

Тон у него невыразительный, но я вскакиваю на ноги.

– Конечно. Может, спустимся вниз и выпьем чаю?

– Хорошо. – Он не входит в комнату, чтобы поцеловать меня, и, когда мы идем вниз, старается ко мне не прикасаться.

– Как дети?

– Нормально. Думают, что ты у подруги. Серфингом занималась?

– Да. Ездила в Пиху. Волны были великолепные.

Непринужденного разговора не получается: мы оба зажаты, как в тисках. Пока я ставлю греться чайник и достаю чашки, Саймон грузно усаживается за маленький столик.

– Странная комната, ты не находишь?

– Да уж. Зачем Хелен сделала ее такой? С ее деньгами интерьер можно было бы оформить куда интереснее. К чему этот мрачный зеленый цвет? – Саймон качает головой, и я вижу, что он изнурен. – Как ты себя чувствуешь?

– Плохо, Мари. Паршиво. Как будто меня выпотрошили.

Я опускаю голову.

– Мне очень жаль. Это было глупо, но я действительно думала, что мое прошлое останется в прошлом.

– Господи.

– Ты готов меня выслушать? – Я надеюсь, что Саймон воспримет мой рассказ лучше, чем Кит.

– Пожалуй.

И я рассказываю. Рассказываю все без утайки. Про «Эдем», Кит и Дилана на берегу. Про то, как в детстве мы были предоставлены самим себе, и про надругательство. Про то, какой распущенной я была и как рано пристрастилась к алкоголю. Рассказываю про аборт и про Дилана. Про наши с ним странные отношения: он был мне одновременно и возлюбленный, и брат, и наставник. В общем, беда, а не отношения.

И все же.

– Мы с Кит очень его любили. Однажды он ворвался в нашу жизнь, а потом так же внезапно из нее выпал.

– Почему же ты раньше мне не рассказала? На каком-то этапе нашей жизни?

Я не смотрю на него.

– Не знаю. Наверно… думала, что ты меня разлюбишь, если все узнаешь.

– Почему? – качает он головой. – Почему ты решила, что я тебя разлюблю, если ты расскажешь о своем прошлом?

Я с трудом сдерживаю слезы.

– Дело не в тебе, Саймон. Меня мучил стыд. Дилан покончил с собой из-за меня. Я вычеркнула из своей жизни сестру. Сымитировала собственную смерть. – Я на время умолкаю, прижимая ладони к ногам. – Я не могла гордиться той женщиной, которую похоронила.

– О, Мари. Неужели, по-твоему, я настолько узколобый? – Он по-прежнему горбится. Глотнув чаю, отодвигает чашку. – Мари, мне жаль, что с тобой все это произошло. Так никто не должен жить.

Я откидываюсь в кресле и жду.

– Все эти годы ты мне лгала. Я не могу этого простить. У тебя была масса возможностей открыть мне всю правду о себе, а ты ни одной не воспользовалась.

У меня сжимается сердце.

– Я велю своему адвокату составить соглашение. Детей поделим, подумаем, как это лучше устроить. Мне останется дом в Девонпорте, тебе – этот.

Я смотрю на мужа долгим-долгим взглядом.

– Саймон, ты это серьезно?

– Ну да, конечно.

– Значит, ты вдвойне глупец. – Я встаю, обхожу столик, заставляю его сесть прямо, затем усаживаюсь к нему на колени, лицом к лицу, и беру его за плечи. – Наша жизнь – это великое счастье.

– Было счастье, да прошло. – Он сердит и подавлен, но меня не отталкивает, что я расцениваю как добрый знак.

Мои руки лежат у него на плечах. Я переношу их на его лицо.

– Саймон, я сполна расплатилась за свои грехи, с лихвой. Когда жизнь предоставила мне шанс измениться, я не раздумывая за него ухватилась. И посмотри на нас теперь, Саймон! Нужно быть законченным идиотом, чтобы в угоду своим моральным принципам отшвырнуть жену и разрушить собственную семью.

– Я тебя не отшвыриваю.

– А как еще это назвать? Если ты будешь бескомпромиссно стоять на своем, пострадают все. Вся наша семья – ты, я, дети. И вот это будет непростительная глупость.

Он отнимает мои ладони от своего лица.

– Мари, доверие – это самое главное. Если до сих пор ты мне лгала, разве смогу я верить тебе в дальнейшем?

Я вздыхаю. Страх когтями впивается в мое сердце. Но за прошедшие годы я стала женщиной, которая способна бороться за то хорошее, что есть в ее жизни. Стала женщиной, которая не убегает от проблем.

– Я не сказала ни слова неправды о том, что было в нашей жизни со дня нашего знакомства. Я лгала только о своем прошлом.

Он снова качает головой, пытается снять меня с колен.

– Нет. – Я крепче обнимаю его руками и ногами. – Мы не станем из-за этого рушить нашу семью. Мы этого не допустим. – Я стискиваю кулаки, держа их в его волосах над ушами. – Наша жизнь – не депрессивный викторианский роман, в котором женщина, наделавшая ошибок, неизбежно умирает ужасной смертью. Я – не Вероника Паркер, которая поплатилась за то, что хотела жить в свое удовольствие. Речь идет о нас с тобой. Мы полюбили друг друга с первого взгляда, и наша любовь никуда не делась.