Юрий Щекочихин - Армия жизни

Дмитрий.Подумаешь, сказал. Расстрелять, что ли, меня сейчас за это? Сейчас, как я знаю, за слова не расстреливают.

Директор.Это-то ладно. Это ты из газет вычитал. Я даже тебе больше скажу: есть у нас в этом вопросе перегибы. Что, не ожидал?

Дмитрий.Да нет, от вас всего ожидать можно.

Директор.И газеты я тоже читаю. И за перестройкой слежу, не говоря уже о том, что принимаю ее целиком и полностью и с большим воодушевлением поддерживаю. У меня к тебе другой разговор… Серьезный. Эх, Лебедев-Лебедев, не ожидал я этого от тебя. И где? В нашей школе. Два года знамя держим. Американцы приезжают. Анкеты нам какие доверяют.

Дмитрий.Да в чем дело, Владимир Харитонович? Что вызывали-то?

Директор.Слова, Лебедев, все слова. А дела-то — вон они где. (Вытаскивает брошюру, листает — резко, как при допросе.) Лебедев, что такое «машина»?

Дмитрий. Чего?

Директор.Быстро, быстро отвечай. «Машина» что такое?

Дмитрий.В каком смысле?

Директор.Ты знаешь, в каком. Ну!

Дмитрий.Ну, вон машина поехала… За окном «Жигули». Восьмерка.

Директор.Так… Хорошо. (Смотрит в брошюру.) «Колеса» — что такое? Что такое «колеса»? Ну?

Дмитрий.Ну вон, крутятся у машины.

Директор.Так… Замечательно… (Снова заглядывает в брошюру.) А «баян»… Знаешь, что такое «баян»?

Дмитрий.Ну… Баян (Показывает, как играют на баяне.)

Директор (успокаиваясь). «Хумар» знаешь, что такое?

Дмитрий.Нет.

Директор.И что такое «фуфло» тоже?

Дмитрий.Ну, «фуфло» как «фуфло». Чушь всякая. Отечественные кроссовки.

Директор.А вот такое слово тебе известно. (Читает по складам.) «Ши-ра-кеш».

Дмитрий.Да что случилось, Владимир Харитонович?

Директор.Фу… Прибегают… Кричат… Объясняешь: да в нашей школе такого ни-ни. Нет, в истерику. Ладно, иди.

Дмитрий.Кто у вас был, Владимир Харитонович?

Директор.Иди-иди… Не школа, а сумасшедший дом. Знал бы, лучше бы в ДОСААФ ушел.

Дмитрий.Что, мать, что ли, приходила?

Директор.Иди-иди…

Дмитрий.Ну, мама, спасибо… Так вот, Владимир Харитонович, «машина» — это шприц, «колеса» — это таблетки, «баян» — тоже шприц, только так сейчас никто не говорит. «Хумар» не дай бог вам почувствовать. «Ломка», по-нашему. «Фуфло» — это фальшак, фальшивка. Некоторые умельцы торгуют. Любой уважающий себя наркоман за «фуфло» убьет. И «ширакеш» — это тот, который ширяется. Как, например, я. Что там еще в вашей книжонке? (И, резко повернувшись, выбегает из кабинета.)

Директор (вскакивает). Лебедев! Остановись! Лебедев!

Катя и Алиса стояли возле окна, наблюдая, как на город опускаются сумерки.

Алиса.Катька, вон твой…

Катя.Кто «мой»?

Алиса. Ну твой, твой…

Катя (вглядываясь). Там никого нет.

Алиса.Ну, вон… Отошел за дерево… Встал там… Ну, вон, появился. Видишь! Ну, он же, он!

Катя.Да не он это!

Алиса.Да посмотри внимательно! Сейчас видишь?

Катя.Да это не он! Не он! (Убежала.)

Алиса.Когда я остаюсь одна… То я хочу туда, к ним, то есть людям. Не к этим человекам, а к людям. Я видела их только раз… В забегаловке у «Ударника». Мать нашла манифест. «Откуда это у тебя?» Сказала, проходим по обществоведению. Поверила, хотя и ничего не поняла. Когда я остаюсь одна, я читаю его вслух: «Мы наблюдаем холостые поколения. Это люди, в основном являющиеся слепком с внешних условий, окатанные и похожие, как голыши на морском берегу. Они ходят по замкнутому кругу, подобно слепой лошади, и даже в своих инстинктивных попытках проявить оригинальность или нарушить законы — что, в сущности, одно и то же — весьма однообразны. Этому весьма способствует всепроникающая масс-культура — духовный наркотик нашего времени, позволяющая неестественным путем испытывать не свои чувства и желания, а подобия их. Общественные отношения, на первый взгляд сложные, но примитивные, заключают всех в густые дебри ненарушаемого, сквозь которые ведут истоптанные, узкие, скучные тропинки. Это всеобщее взаимное давление людей, низведенных до уровня интегральных единиц толпы, подсознательно ощутимо — „Нет, ребята, все не так“, — и от него уходят в алкоголь и наркотики, секс и преферанс, в бессмысленное хулиганство и всевозможные хобби. А выбор невелик… Слепые не могут глядеть гневно, немые не могут кричать яростно, безрукие не могут взяться за оружие, безногие не могут идти вперед»… Мне сказали, что это еще не манифест… Это только введение к нему. Мне обещали принести… Когда я увидела их, лохматых, грязных, фу, я не могла представить, что это написал кто-то из них. Вот бы встать и зачитать это на уроке обществоведения. Бедная Марьиванна… Подумает, что это Библия. А если не на уроке, то так? Будут смеяться, хохотать. Кеша начнет дрыгаться, придумывать шуточки, все, как одна, глупые, идиотски хохотать. Поэтому, когда я остаюсь одна, мне положено думать о какой-нибудь чуши. И эту чушь написать в этой идиотской анкете. Допустим (говорит грубым, вульгарным голосом): «Когда я остаюсь одна, я мечтаю только о том, чтобы выйти удачно замуж, чтобы капитал моих родителей был соединен с капиталом замечательного мидовского мальчика. Мы будем жить счастливо и проводить отпуск на Ривьере. Ни о чем больше не мечтаю». Так, я думаю, сойдет.

В темном парке слышны голоса родителей Дмитрия.

Голос Лебедева.Дмитрий! Дмитрий! Что это за фокусы?!

Голос матери.Митя! Рыбка! Митя!.. Митя!

Потом они появились, торопясь навстречу друг другу.

Лебедев.Откуда ты взяла, что он должен быть здесь?

Мать.Ну, куда он мог деться?

Лебедев.Давай без истерик, а? Я тебя спрашиваю, почему ты думаешь, что он должен быть здесь?

Мать.Да потому! Потому. Что он написал в записке? Он написал, что исчезает в «чаще жизни»! Ты что, не понимаешь, в «чаще жизни»!

Лебедев.Но откуда ты взяла, что «чаща жизни» — вот этот парк! Какая же здесь чаща?! Ты посмотри — аллеи, скамейки, горят фонари, люди кругом ходят. Ты не знаешь, какие они пишут записки, когда они их пишут! А я знаю! Я их читал! Я видел тех, кто их пишет!..

Мать.Ты хоть помнишь, как зовут твоего сына?!

Лебедев.Дмитрий… Ты что? Возьми себя в руки, наконец!

Мать.Митя! Митя его зовут! (И быстро пошла.) Митя! Где ты?! Митя! Я сейчас попрошу у тебя прощения! Митя!..

Лебедев быстро пошел в противоположную сторону. И наткнулся на полковника, который шел медленно и прямо.