Юрий Щекочихин - Армия жизни

Кеша исчез в толпе, несущейся на Дмитрия и Катю. Они остановились, переводя дыхание и снова — в город, как в сон. Потом Дмитрий, схватив Катю за руку, побежал. И снова лица мелькали перед ними: директор, Марьиванна, женщина, мать, Лебедев, полковник. Потом — перед ними мелькнуло лицо Лепы. Лепа, пропуская их, остановился.

Лепа.Когда я остаюсь один, то думаю, что я трус и ничтожество. Я боюсь директора, милиционера на улице, толпу во дворе. Я боюсь выглядеть глупым или слишком умным, или некрасивым, или одетым не так, как все. Отец говорит: «Не выделяйся! Потом это тебе будет дорого стоить!» Неужели я так быстро усвоил это? Или это гены? Дед был арестован после войны, в пятьдесят четвертом его освободили, в пятьдесят шестом реабилитировали, и потом всю жизнь он молчал. Когда в прошлом году он умирал, то последними словами его были: «Спасибо, что я жил…» Я хочу понять, почему молчал дед, почему такой отец, почему таким вырастаю я?.. Ведь когда-то кто-то должен разорвать этот круг? Хватит этих «спасибо»! «Спасибо за то, что тебе дали образование! Спасибо за то, что тебе дали работу! Спасибо за то, что тебя куда-то избрали!» Как будто ты — робот, механизм, железка, которой управляют сверху. А сайты никто, трус, ничтожество… Представляю глаза Вэ-Ха, если он прочитает это… Но я знаю, что он этого никогда не прочитает. Мне не положено интересоваться тем, чем мне не положено интересоваться! Я не имею права спрашивать то, что я спрашивать не должен. Я обязан быть таким же, как дед и как отец. Я бегу по этому кругу, как паровозик по игрушечной железной дороге! Ту-ту! — кричу я. Ту-ту… Я хороший! Я такой же, как вы! Я иду по вашему кругу! Я оправдаю ваше доверие! Я не сверну! Я — свернусь… Больше всего на свете я боюсь того, что мне не о чем будет сказать своим внукам. Я поэтому и напишу… Вот сейчас, прямо сейчас… Когда я остаюсь один, то думаю о том, что я трус и ничтожество. Потому что если я думаю, значит, я существую. — Это сказал не я. Это сказал один замечательный человек.

Странным было пространство, куда вбежали запыхавшиеся Катя и Дмитрий. Как в квартире после ремонта, были раскиданы вещи: стулья, тумбочки, диваны. Темнота была в окнах. Дмитрий громко дышал, без сил сел на пол, возле двери. Рядом с ним Катя. Дмитрий, не вставая, потянулся, защелкнул задвижку на двери. За дверью послышались шаги, голоса, потом — стук в дверь, сначала тихий, потом все громче и громче. Дверь трещала под напором тел, Катя и Дмитрий стаскивали к двери диваны, тумбочки, стулья. Вдруг темный силуэт показался в окне. Страшные, в масках, люди, как в том, давнем видении Дмитрия, появились в проеме окна. Протягивали руки через форточки. Дмитрий бросился им навстречу, швырнул в лампу стулом. Стало темно, слышен был стук падающих тел, громкие голоса. Катя и Дмитрий стояли, раскинув руки, прикрывая своими телами дергающуюся дверь. Им было тяжело и страшно от стука, гула, криков, напора с той стороны двери. И казалось, вот-вот рухнет построенная ими баррикада, ворвутся сюда, сомнут, истопчут. Но они надеялись, что эта построенная ими баррикада оградит их, хоть на мгновение, от всего, чего они боялись в жизни. Вот так они и стояли, когда появился маленький мальчик — ребенок лет восьми.

Мальчик (запел).

Хроника одних суток в двух частях с перерывом

Действующие лица:

Поворотов —писатель.

Катерина —жена писателя.

Дима —сын писателя.

Лина— женщина, которую любит писатель.

Ира Кузнецова —дочь одноклассника писателя.

Посторонние писателю люди:

Федор Федорович.

Витан.

Старик.

Миша —приятель Димы. А также остальные его приятели.

Действие происходит исключительно в наши дни.

Ночь перед тем днем.

Время, когда веселье в молодежной компании уже достигло своего апогея, и в комнате погасили свет. Мрак кругом страшный, только через окно проникает свет ночной улицы. Слышим мы звуки одновременно двух магнитофонов, из которых то один, то второй звучит громче, и шум компании человек в двенадцать, не меньше. Комната заполнена тенями. Тени слоняются по комнате, садятся, обнявшись в кресле, прыгают в танце, жуют бутерброды, выпивают бокалы вина, то есть проводят время так, как его проводят, когда в доме нет родителей. При всем разнообразии очертаний теней, в силуэтах есть нечто общее. Возможно, это манера одеваться. Если я скажу, что преобладают джинсы, то вы должны понять автора, что же он имеет в виду. Шум заглушает голоса, но что-то до нас все-таки доносится.

— Светка хочет раздеться!

— Старик, что ты сказал о боге — фигня. Он умер и его больше не будет, хоть убейся.

— Какой идиот разбил вазу! Ну, я вас спраши…

— Я не пил из этой вазы!..

— Пошел к черту, козел…

— Он мне толкнул за две сотни, а оказалось, что они из Гонконга…

— Я был с нею. Захочу, буду еще… Понял?

— Тебе нельзя больше пить!

— Я вас всех посылаю к черту, понятно?

— Машка с Игорем заперлись в ванной! Детский сад какой-то!

— Еще раз тронешь Ольку — вышвырну с лестницы!..

— Я буду пить на краю балкона. Спорим?!

— Спасите… наши… души… Я — король, который все… Спасите… наши… души. Я — король, который все… Я король, который… Все…

Луч света вырывает две фигуры, Дима и Миша.

Дима (хохочет). Сметанин, ты посмотри… На Сметанина… Я больше не могу. (Покачиваясь, приседает от смеха.) Он упился. Да, Майкл, упился?

Миша. О, йес.

Дима. Спасите… наши… души… Во чудак а, Майкл.

Миша.Уайт хауз.

Дима. Нет, не белый дом и не белая лошадь. Ты ему сделал ерша, да, ерша?

Миша. О, йес.

Дима. Король. Майкл, ты король. Нет, безумно смешно сегодня, а, скажи? Ну, скажи?

Миша. Йес, бат ноу герл.

Дима. Нет девочек? Очнись. Посмотри на этот мир широко открытыми глазами, как у младенца. Ты что, не видишь, да, не видишь?

Миша. О, соу-соу.

Дима. Так себе? Ты спятил? А Светка? Ну вон та, маленькая, которая с Игорьком?

Миша. Ай донт ноу, френд.

Дима. Не бери в голову.

Миша.Ду ю синк соу?

Дима. Верняк. Но, Майкл, у тебя нет фантазии. Этим можно заняться в следующий раз. Черт, мне хочется сегодня чего-нибудь особенного. К примеру, пришельцев.