Юрий Щекочихин - Армия жизни

Поворотов, (подходит к двери, щелкает замком). Не обязательно.

Витан.Зря, Валерий Дмитриевич. А я вот помочь хотел. Ведь трудно человеку, не привычному к нашему миру, заниматься квартирными делами. Ведь ЖЭК не в небе — на земле. А плитка «шелкография» дается не по потребности, а по способности.

Поворотов (холодно). Благодарю.

Витан.Вы так ещеничего и не поняли?

Поворотов.Вот что…

Витан (в раздумье). Ну… Чем мне вам доказать, что я ангел, посланный вам с небес, как писал Константин Симонов в стихотворении «Жди меня, и я вернусь, только очень жди…»

Поворотов (холодно, щелкая замком). Симонов это не писал.

Витан.А… Взяло… То-то же… (Вдруг грустно.) Ничто человеческое вам не чуждо, и за это вы мне нравитесь. Ну ладно, так уж и быть. Скажу вам пароль.

Поворотов (открывая дверь). Прошу.

Витан.Я — от Федор Федоровича.

Поворотов(не слыша). Прошу.

Витан.Я говорю, что меня Федор Федорович прислал.

Поворотов (закрывая дверь). А… Нуда… Ну, конечно. Как же еще? Как же еще можно с нами? Только так! Ну… Прошу.

Темнота. Свет. Бульвар. Две скамейки. Между ними — доска объявлении. На первой скамейке сидят Дима и Миша. На второй скамейке сидит семнадцатилетняя девочка. Парни ошалело хохочут, потом замолкают, потому что Дима толкает в бок Мишу и показывает на Иру.

Миша.О, ши из герл!

Дима.Но это даже неважно. Современному человеку стыдно иметь предрассудки..

Миша.Ай эм сорри. (Ире). Эй, герл.

Ира не оглядывается.

Дима.А может, ты ее этим обижаешь? (Хохочет.)

Миша. Эй, вумен!

Дима (смеется). А этим ты обижаешь ее еще больше. И вообще неприлично разговаривать с женщиной, пусть даже она и девушка, на расстоянии. Сближает лишь непосредственное общение. Не так ли, френд?

Миша. О, йес.

Они встают и переходят на скамейку к Ире, садятся рядом с ней. Ира хочет встать и уйти.

Дима.Девушка, ну зачем же так? Разве мы страшные? Я или мой френд, он же приятель Майкл?

Миша.Май нейм из Майкл, ай лив ин Москоу.

Ира сидит. Не встает и смотрит в сторону.

Дима.Видите, его зовут Майкл, он живет в Москве, а я Дима. А вы боялись. Мы просто одинокие странники, грустные песчинки, занесенные на этот бульвар житейскими бурями. Ты согласен, Майкл, что мы занесены сюда бурями?

Миша. О, йес.

Ира смотрит в сторону.

Дима.Ну зачем же так? Жизнь — прекрасная штука только тогда, когда в ней прекрасно. Не так ли, Майкл?

Миша.Лете мэйк лав.

Дима.Правильно. Давайте любить друг друга, но не в том пошлом смысле слова, который, возможно, пришел вам сейчас в голову.

Миша прыскает при этих словах.

Тихо, Майкл! А в истинном, как завещал нам господь бог.

Миша.Кис ми квик!

Дима.Не обращайте внимания. Разве можно поцеловать такого человека?

Ира смотрит в сторону.

Миша.О, йес .

Дима.Видите, он согласен. Все последние годы жизни, а их уже семнадцать, надеюсь, вам столько же, он отличается поразительной скромностью, хотя сразу и не скажешь. Но я не о том. Надо любить цветы, деревья, травы… Поверьте мне. Опытному, поверьте, человеку, это — лучшая любовь в мире, как город, из которого выселены машины.

Миша.Лете гоу ту флэт.

Дима.Он предлагает ехать на квартиру… Майкл, ну мы же знакомы с девушкой только пять минут.

Миша.О, герл!

Дима.Не правда ли? Но в принципе это не имеет значения. Герл не герл. Мы же все одиноки, мы дети телевизора. Нам всем так не хватает плеча близкого человека, души, которая бьется о твою такт в такт.

Миша.О, йес.

Ира все еще смотрит в сторону.

Дима.Вы разве не замечаете, что в нас есть что-то общее.

Ира смотрит в сторону.

Миша (встает). Дим, пошли (Кивает на Иру.) Железобетон!

Дима с Мишей встают.

Дима.Но я чувствую, что мы еще с вами увидимся. И надеюсь, не на небесах, а на нашей грешной земле. Гуд бай.

Они делают несколько шагов, начинают хохотать. Останавливаются около доски объявлений. Дима вытаскивает из кармана листок бумаги, тюбик с клеем и приклеивает его на доску объявлений. Они уходят. Ира сидит еще несколько секунд, встает, подходит к доске объявлений, смотрит, срывает объявление.

Затмение. Освещается левый угол сцены, но свет тусклый, как будто лампадный. Школьная доска, исчерченная колонками цифр. Перед ней на коленях стоит Катерина, жена Поворотова. В ее облике важно одно — воля.

Катерина (руки ее — вверх, и говорит она кому-то там, вверху). Помоги мне. Дай мне силы! Сделай так, чтобы больше он не помнил об этом! У нас писателей больше, чем бумаги! Помоги ему понять, что, во-первых, он муж и отец. Дай мне силы, помоги мне. Ты знаешь, как я мучаюсь, у меня бессонница и гипертония. Я не смогу жить одна! Мне трудно… Евгения Степановна сказала, что мне надо было родиться мужчиной. Но это неправда. Я женщина. Объясни ему это. Объясни ему, что у Димки три хвоста за первый семестр, его могут отчислить из института. А потом его заберут в армию. Я не переживу этого. Я мать. Помоги мне… Ведь и я была девушкой юной… Сама не припомню, когда… Когда я увидела его.

Голос становится глуше. Мы видим, как произносятся слова, но не слышим их. Освещается правый угол сцены — таким же лампадным светом. Перед электронно-вычислительной машиной «Минск-3» стоит на коленях Лина. Лина чуть моложе и намного изящнее Катерины.

Она современнее в лучшем смысле этого слова. Лина в белом рабочем халате. Машина тихо гудит и иногда мигает.

Лина (и ее руки туда, вверх). Помоги ему в горе и в болезни. Огради его от неверных женщин и продажных мужчин. А мне ничего не надо. Не дай ему заглушить свой талант водкой и славой. А мне надо совсем чуть-чуть. Спаси его от житейских мелочей. А мне надо совсем немного. Быть рядом. Когда яувидела его…

Катерина.Когда я увидела его, это был взъерошенный мальчик с неуверенными движениями, заикающийся от волнения… Я чувствовала, что это мой сын, мой мальчик, и я полюбила его…

Лина.Я жила в темной комнате, пока не встретила его. А потом включила свет. Спасибо тебе за это. Спасибо тебе за то, что ты дал мне подругу Вику. Она холодная и пустая, и у меня нет с ней ничего общего кроме портнихи, но в ее доме я познакомилась с ним. Спасибо тебе за нее. Пусть и ей будет хорошо. Он был в свитере и рассказывал анекдоты, которые были несмешными. Но все смеялись. Я тоже. Потом мы вместе шли к метро, и он сказал: «Интересно, что будет на земле после нас?» И грустно улыбнулся.