Юрий Асланьян - Последний побег

— Я тебя спрашиваю, Гараев!

— Говори, сволочь! — уже зло поддержал Добрынина собачник.

— Я в зону не ходил, — ответил Григорий тихо и заложил руки за спину, спокойно глядя лейтенанту в глаза.

— А вот мы сейчас точно узнаем это — я не думаю, что среди нас найдется такой, кто будет прикрывать тебя. Правильно я говорю, Зацепин?

— Конэ-эшно, — протянул Владимир.

— Я спрашиваю Бориса.

В комнате стало тихо — и старослужащие, и те, что моложе, вдруг разом осознали комбинацию, разыгранную командиром взвода.

— Признайся, Борис, Гараев на гараже ходил в зону, сказав тебе, что у него пилотка упала с вышки на КСП?

Последнее было откровенной, даже нарочито, дескать, с юмором, выставляемой напоказ подтасовкой, вроде игры между своими, палочкой-выручалочкой в беде, которая — чего там! — может случиться с каждым.

Борис, усмехнувшись так, словно принял пас, встал.

— Не знаю, о чем вы говорите, — сказалон обуже решенном деле так, что лейтенант задвигал кадыком, пытаясь проглотить эту таблетку. И тут все, как показалось Григорию, заметили все ниже опускавшуюся голову Ширинкина…

— Ты совершаешь большую ошибку, — наконец-то покачал головой Добрынин, с великой досадой глядя на Зацепина.

— Кончай прикрывать этого козла! — выкрикнул Джумахмедов. — Он же обманул тебя!

— Нам с тобой до дембеля осталось два месяца, а ты себе на шею скребешь, — процедил собачник, — не понимаю я тебя…

— Я правда ничего не знаю, — вздохнул Борис. — Гараев при мне в зону не ходил… Откуда вы взяли это?

В Ленинской комнате снова наступила тишина.

Гараев подумал, что гонористого престижа ради лейтенант не станет жалеть своего человека — того, кто стал своим сегодня. И Ширинкин покрасневшей шкурой понял это… Так бы и случилось, но Добрынин сам напоролся на точный удар слева.

— Мы хотели помочь тебе, Зацепин, — честно признался он, — ведь ты старый и заслуженный воин, ты пользуешься авторитетом в нашем боевом полку — как и твой брат… — Этот пафос и иезуитская пауза были слишком ясны… Но лейтенант, видимо, не знал не только полкового, но и кровного братства. А Володя уже все понял — и плотно прижался лопатками к спине Бориса, отличаясь от того лишь откровенной злостью разом побледневшего лица.

— Да, нам с братом осталось до дембеля всего два месяца… Если я хорошенько напрягу свою память, то и нам с вами, товарищ лейтенант, найдется о чем поговорить…

Весь взвод тревожно ждал, как отреагирует командир взвода на этот откровенный выпад — Зацепины решили отмахиваться в четыре руки. По возрасту братья почти равны Добрынину, а по уму явно превосходят. Кроме того, их уважают все — и они не уступают никому.

Гараеву стало чуть легче дышать.

— А все из-за этого подонка! — махнул рукой, словно собираясь ударить Григория локтем, сидевший через проход Дюков.

— Прекратить! — живо воспользовался моментом лейтенант. — Только рукоприкладства нам не хватает! Сколько на вечерних поверках можно говорить об одном и том же!

Командир взвода был в ярости — Володя Зацепин знал куда бить.

— Комсомольское собрание закончено… а все остальное только начинается — запомните это, Зацепины и Гараев.

В десять часов вечера рота, развернув плечи, стояла на поверке. Только что прозвучало последнее «я!» — и старший лейтенант Коровин, привычно покачиваясь на носочках, начал произносить свою любимую «колыбельную» речь. Он говорил:

— Нынче я много слышу о подпольных беспорядках. К тому же, как мне стало известно, среди молодых солдат появились слишком грамотные. Мне это не совсем нравится, точнее совсем не нравится… Поэтому с завтрашнего дня вся рота будет жить строго по уставу. Старослужащие солдаты пойдут в наряды наравне с молодыми. Полы — для каждого, посуда — всем.

Над плацем легким самолетным шорохом пронеслись свист и гул. Жизнь по уставу — это абсурд, удар ниже пояса.

— Сам проверять буду! — рявкнул командир.

— Товарищ старший лейтенант! — выкрикнуло правого фланга Дюков. — Беру уровень образованности личного состава роты на себя!

— Вотихорошо, — поддержал его Коровин, — начнешьс того, что завтра пойдешь на кухню посудомойщиком.

— А я зальным, — предложил Джумахмедов.

«Старички», «помазки» и сержанты зашевелились, сдержанно борзея, запохохатывали. А командир роты заложил руки за спину и чуть приспустил веки, как меломан в филармонии, — это он так слушал.

— Белоглазов, командуй!

Старший лейтенант быстро прошел в свет фонаря и, легко взлетев на крыльцо, исчез в проеме дверей казармы.

Зазвучали над плацем привычные для этого времени фамилии.

— Гараев, — улыбнулся Григорию Белоглазов, заступивший дежурным по роте, — и Джаббаров утром — на полы. Ясно?

— Рота! — скомандовал он, сделав два шага назад. — Отбой, рота…

Расстегивая на ходу ремни и пуговицы, солдаты ринулись в спальное помещение казармы, где сразу запахло бельем и потом. Гараев аккуратно сложил форму на табурете и намотал портянки на голенища сапог. И когда он уже был на втором ярусе, к нему выкатилась большая усталая голова Хакима.

— Гриша, я уже приготовил ведра и тряпки.

— А откуда ты знал, что понадобятся? — свесившись, задал дурацкий вопрос Гараев.

Джаббаров был еще в брюках и белой нательной рубахе, над вырезом которой чернели волосы и смуглая кожа азиата.

— Э-э! Ты не знаешь? Теперь все гектары наши…

Григорий вспомнил, как в карантине сержант Джумахмедов заставил рядового Джаббарова на глазах у всего взвода держать, лежа на земле, «уголок» ногами — упражнение для мышц живота — до тех пор, пока из черных испуганных глаз Хакима не потекли слезы.

Однако рано предался воспоминаниям молодой солдат — так, видимо, решил веселый ефрейтор повар Маль-шуков. Он боком, чтобы случайно не раздвинуть плечами второй ярус, подошел к изголовью — и жестким взмахом руки сдернул простыню. Гараев рванулся — и привстал на локти: в упор смотрели на него пьяные, суровые глаза старослужащего.

— Подъем! — коротко сказал ефрейтор.

Григорий сжал зубы и в одних кальсонах сполз в сапоги, сбросил портянки на форму. Казалось, что казарма спит.

— Иди за мной! — приказал Мальшуков.

И они вышли в коридор, в дальнем конце которого сразу стал по стойке «смирно» дневальный из «молодых».

Ефрейтор погрозил ему, качнув в воздухе большим пальцем. Затем ребром ладони саданул дверь справа — и вошел туда. Не глядя, пошарил рукой слева, включил свет. Это был класс для тактико-специальной подготовки. На стенах висели цветные плакаты со схемами ограждений зоны и электронных средств охраны.

Ефрейтор жестом посадил Гараева на табурет и с минуту разглядывал его, покачиваясь напротив.