Юрий Асланьян - Последний побег

— Неужели это правда? — спросил Гараев, чувствуя, как хрипит его голос.

— Правда, крики я слышал своими ушами, стоя вот на этом посту. Ты меня понял, Гараев? Постарайся выдержать хотя бы год, а потом станет легче… Остерегайся лейтенанта Фролова. И бойся Дюкова. Ты меня понял? Я тут уже разное повидал…

Григорий молча кивнул. «Этого не может быть, этого не может быть!» — твердил он, глядя в широкую спину удаляющегося по трапу начальника караула.

Пожар потушили — остались большие черные головни. Лихо день начался — в ногу кончился… Едва Гараев загнал последний патрон из магазина в ячейку деревянной колодки, как к нему подошел дневальный.

— Ты письмо в газету писал? — спросил он.

— Почему ты так решил? — медленно повернулся он к дневальному.

— Тебя в канцелярию вызывают.

Григорий сжал отполированное дерево колодки, чтоб не дрожали руки. Сержанте повязкой дежурного по роте, принимавший оружие у дверей ружпарка, радостно осклабился:

— Привет, шестерка! Сегодня после отбоя — на полы, и не раз. Приступай без напоминаний. Ты понял?

По узкому темному коридору Гараев шел к канцелярии роты. Расступившись, молча стояли вдоль деревянных панелей стен солдаты. Не мигая, тоскливо посмотрел ему в глаза Хаким. И вдруг кто-то больно пнул его сзади. Он было хотел развернуться, но сразу же заполучил удар кулаком по лопатке.

— Иди, еще навертишься, — раздался голос Владимира Зацепина.

Гараев шагнул в первую комнату: шкаф, два стола, четыре стула, рация и графин с водой. Он пробежал рукой по пуговицам, расправил складки под ремнем и открыл дверь во вторую комнату.

— Разрешите войти, товарищ лейтенант?

— Входи…

— Товарищ лейтенант, рядовой Гараев по вашему приказанию прибыл!

— Садись, — мягким и тихим голосом сказал замполит.

Говорили, что лейтенант Рудный всего год как в роте. Но на поверке наступает задумчивая тишина, когда там появляется его крупное, с утиным носом лицо, — даже если солдата никогда не били, он все равно с уважением относится к мастеру спорта по самбо. Гараеву сразу бросилось в глаза: на письменном столе перед Рудным лежал большой конверт с красными буквами вдоль верхней кромки, без труда можно было прочитать название центральной газеты. Конверт был распечатан.

— Откормленную, видимо, ты мне свинью подложил?..

— Вы тут при чем?

Гараев сел на стул и, сжав ладони между колен, опустил глаза.

— О чем ты написал в редакцию?

— Я написал о варикозе… и о том, что «молодых» в роте унижают.

— Та-ак! — протянул лейтенант. — Тогда почему в ответном письме ничего не говорится о «молодых»?..

— Ничего? — искренне удивился Гараев.

— Да, ничего нет о вас. Тебе предлагают написать еще раз, после чего, если ты дашь согласие, будет организована медкомиссия.

«Организаторы! — сразу озлобился про себя Гараев. — Еще одно письмо! Медкомиссия! После этого бы выжить…»

— Понимаешь ли ты, что наделал? — спросил лейтенант. — Теперь твое письмо хранится под номером в архиве редакции — зарегистрировано.

— Ну и что? — не понял солдат.

Лейтенант откинулся на спинку стула и стал словно бы внимательно разглядывать сидящего перед ним. А Гараев с завистью вдруг отметил, как туго обтягивает тело замполита зеленая полевая форма, украшениями которой только и были что эмблемы да белая жилка подворотничка. Красив офицер.

— Как ты думаешь, если приедет комиссия — не медицинская, конечно, то кому прежде всего достанется?

Григорий все понял. Он, словно с него кожу сдирали, начал медленно краснеть. Рудный ему нравился.

— А разве нельзя было прийти ко мне, посоветоваться? — тихо продолжил лейтенант. — Так почему же ты не пришел?

— А разве вы, товарищ лейтенант, не знаете, что творится в роте? И не только в нашей роте или войсках…

— Кто это тебе сказал? — как будто бы удивился лейтенант.

— У меня друг тоже служит, и он писал мне, что там, где начинается армия, кончается справедливость…

— Твой друг такой же молокосос, как и ты, — прервал его Рудный, — вы просто не встречали в жизни трудностей.

— Полы мыть нетрудно, — снова сжавшись, продолжал говорить Гараев, — трудно, когда тебя ежедневно унижают этим.

— Мы диалектику учили не по Гегелю, а по учебнику, — с легкой усмешкой произнес замполит, — забудь школьные истины, Гараев, и пойми главное: что мы здесь собраны в роты и батальоны для охраны преступников, рецидивистов… понимаешь? Мы пока живем не в обществе будущего, и то, что делаем, — жестокая необходимость. А тут еще и специфика, ее накладки: вы каждый день встречаетесь с контингентом, который оказывает на вас порой хоть вроде и внешнее, но, я бы сказал, гнусное воздействие. Ты уже пробовал пить чифир?.. Вот видишь… А в других родах войск этого нет. И вот теперь, если ты действительно такой сознательный солдат, скажи мне, кто избивает «молодых»?

— Я не могу вам этого сказать, — быстро ответил Григорий, глянув на офицера с испугом и сожалением.

— Да-а, бороться за правое дело — это не жалобные письма писать…

— Письма писать — это все, что мне остается, потому что ночью в казарме командуете не вы…

— Есть дежурный офицер.

Впрочем, сказана эта фраза была без особого нажима — как человек честный, замполит иначе произнести ее и не мог. Однако Гараев не стал пользоваться случаем — он опустил голову и промолчал, но и лейтенант его правильно понял.

— Да, Гараев, ничего не поделаешь, — несколько печально и неожиданно прервал он паузу, — в жизни ты еще не раз будешь терпеть несправедливость, потому что до идеального нашему обществу еще далеко.

— Тогда пусть оно будет хотя бы таким, как про него пишут в наших учебниках и газетах.

Лейтенант Рудный молчал. Конечно — и Гараев это чувствовал, он мог бы спокойно продолжить спор, сидя на своей высоте и имея другой обзор, но воздержался, видимо, посчитав, что лгать до конца здесь, один на один с молодым воином, не обязательно.

Замполит снова откинулся на спинку стула, медленно выдвинул ящик стола и, не достав ни бумажки, просто уставился туда взглядом. Григорий вдруг вспомнил, как, будучи дневальным во время ночного дежурства лейтенанта, он наводил порядок в канцелярии и из мальчишеского любопытства открыл этот ящик — поверх бумаг в нем лежала еще непочатая бутылка водки. Рудный ушёл проверять караул — его не было. С тех пор Григорий стал смотреть на офицера другими глазами — неужели он, атлет, чемпион части, тайком пьет по ночам? Ведь Гараев видел в его руках томик японской поэзии и никогда не наблюдал его в хамском кураже. Казалось, он всегда сдерживает свою порядочность, вынуждая себя порой говорить резко — особенно со старослужащими. Почему же он пьет по ночам?