Юрий Асланьян - Последний побег

— Впасдамойку!.. Впасдамойку!..

И неминуемое следование этих ударов одного за другим парализовало весь взвод. В тот раз впервые Гараев чуть-чуть не сорвался по-крупному. Еще тогда Григорий заметил, что начал стремительно тупеть. Поэтому сначала он никак не мог понять значения сложного слова. И лишь потом, простояв в горячем пару до утра, понял: в посудомойку! Когда потная ладонь потянулась к его шее, он левой рукой резко сбросил ее с уровня плеча вниз.

— Эт что такое?

Повар сделал вид, что обиделся, — глаза его сузились, а ладони вдруг стали большими кулаками. Толик Монахов, рост — метр девяносто пять, стоявший рядом с Гараевым и бывший в отделении направляющим, слегка, чтоб его лучше слышно было, склонился к «старику» и сказал, кивнув на Григория:

— Амы с ним пойдем в зал… — Потом большим, как ствол автомата, пальцем, видимо, очень болезненно щелкнул повара по носу и добавил: — А тебя я когда-нибудь рассыплю так, что ни один инженер по чертежам не соберет!..

Повар вспыхнул лицом, дернулся назад и замер — на Толика Монахова ему обижаться было накладно.

— Из Ташкента? — прохрипел он. — Пагади, у нас и не такие казлы, как ты, катлы драили!

Казалось, будь у него возможность, он тут же ликвидировал бы всех свидетелей своего неожиданного позора. Но он лишь сквозанул взглядом по лицам, с трудом скрывавшим неожиданное торжество, — и исчез в дверях.

Гараев и Монахов накрывали к ужину длинные дощатые столы. Поднявшийся ветер нес по открытому павильону столовой хрустящий песок и пыль. В дальнем конце зала появился сержант Джумахмедов и пальцем подозвал Гараева к себе.

— Ты что, товарищ солдат, от маминых пирожков еще не отошел? — проговорил он сквозь зубы, игриво нажимая на официальность. — После присяги я сделаю из тебя человека. А пока пошел на кухню — да побыстрее! Вот сволочь…

В дверях Григорий незаметно оглянулся: Толик Монахов молча смотрел в его сторону.

В одиннадцать часов вечера Гараев, мокрый, грязный, склонившись головой, стоял в горячем пару и мыл, мыл, мыл тарелки, ложки и вилки. Болели спина и ноги. Хотелось есть. Однако, он сам это вдруг осознал, его сейчас радовало одиночество, точнее, отсутствие необходимости стоять между плеч и маршировать, слушать команды и ожидать выкрика своей фамилии, звучащей уже почти как оскорбление.

Вдруг взгляд его задержался на тяжелом, просыревшем коричневом дереве мешалки, которую он в эту минуту драил тряпкой… Что это?., почему это так знакомо?.. А! — он вспомнил: «Мартин Иден», прачечная — тот же пар, духота. Григорий улыбнулся, сразу припомнив темно-синий переплет книги Джека Лондона.

— Рядовой Гараев!

Григорий оглянулся: у выхода из посудомойки, закинув ногу на ногу, без пилотки и ремня, расстегнув две верхние пуговицы, сидел Джумахмедов. На столике перед ним стоял стакан с густым какао, в руке он держал большой кусок белого хлеба с маслом. Да, это тебе не тушеная капуста с салом, которое от голода даже мусульмане трескают так, что за ушами пищит.

— Рядовой Гараев, мойте посуду добросовестно, — сказал сержант.

О какао Григорий мечтал каждый день, и о халве — очень хотелось сладкого. И о лимонаде — особенно на плацу, когда портянки в сапогах становились вязкими, как глина.

— Товарищ сержант! — громко крикнул Гараев. — Не подавитесь! — И он снова склонился над посудой.

Джумахмедов медленно встал, медленно вышел со стаканом в руке на середину помещения, остановился — и резким движением выплеснул какао на спину молодого солдата. Дернулось — и рыбой прогнулось тело от горячего прикосновения его сладкой мечты, побежавшей по потной спине вниз. Вся молодежь, бросив работу, скрыто и напряженно наблюдала за происходящим.

— Когда приедем в роту, будешь у меня вдоль стенки ходить!

Джумахмедов, прихватив со стола кусок хлеба, вышел из посудомойки.

Так все это началось.

Строевая, огневая и тактико-специальная подготовка давались Гараеву в учебке гораздо легче, чем уставы. Поэтому он очень скоро заболел хронической армейской тоской. А командир учебного взвода прапорщик Мелко-муков явно благоволил ему, поручив шефство над солдатом, не слишком хорошо владевшим русским языком. Так с его легкой руки Григорий подружился с Хакимом. И уже через неделю тот с закрытыми глазами мог разобрать и собрать автомат Калашникова, четко называя все детали.

— Все они понимают! — приговаривал Джумахмедов, прикидываясь докой, поскольку сам был полукровкой из Душанбе. — Делают вид, что ничего не понимают, а дай нарядов побольше, сразу возражают — мол, не положено по уставу…

Там же, в учебке, Григорий по неопытности сошелся с тем, кто через три месяца, потея от собственной низости, продаст его за место у печки.

Однажды после обеда, ведя взвод на стрельбище, прапорщик Мелкомуков решил сделать небольшой круг километров в пять.

— Взвод, бегом марш! — скомандовал он.

Стояла редкая сибирская жара. Не столько сытые, сколько сонные, солдаты несли на себе автомат, подсумок с магазинами, противогаз, саперную лопатку и фляжку с водой. И чем дальше в лес, тем сильнее растягивался взвод — у тех, кто курил, прихватывало дыхалку.

— Бегом, Ширинкин, бегом! — торопил скуластого солдата прапорщик.

Но тот, кривясь и сплевывая, обхватил вдруг рукой ствол березы и — Григорий увидел оглянувшись — размазал по белой коре кровь, хлынувшую из носа. Григорий так растерялся, что сразу сбил ритм и замешкался.

— Бегом, Гараев, бегом! — заорал прапорщик.

Примерно через километр Джумахмедов развернул взвод и погнал его назад, туда, где остались Мелкомуков и Ширинкин. Прапорщик подтолкнул солдата к строю — и взвод снова забухал по дороге, тяжелыми сапогами разрывая слежавшуюся пыль проселочной дороги.

На стрельбище, во время перекура, Григорий подошел к Ширинкину и предложил ему свой носовой платок.

— Ничего, все пройдет, все пройдет, — приговаривал тот, смачивая платок водой и вытирая с лица пот, пыль и остатки крови, — все пройдет, бывало хуже, а будет лучше…

Запомни, солдат, сапоги следует чистить ваксой, а зубы — пастой. И у сапог надо драить не только носки. Пилотка должна сидеть на голове полумесяцем — в двух пальцах от правой брови, а пряжка ремня — находиться между четвертой и пятой пуговицами. Равняясь, смотри в грудь четвертого от тебя человека. Говори только правду. И, конечно, нельзя писать домой, что здесь плохо. Потому что здесь хорошо. Потом с благодарностью вспомнишь армию, сынок. Ибо только она сделает из тебя — человека!

Вышка десятого поста находилась рядом с караульным помещением и первым контрольно-пропускным пунктом, поэтому ни автомат с плеча, ни сапоги с ног здесь не сбросить — в любое время может появиться начальник караула или проверяющий офицер. Если увидишь, как последний тихо подходит со стороны военного городка, о нем необходимо сразу сообщить по селектору первому.