Богуслав Когут - Калина

— Зачем же нас сюда привезли, ведь здесь сидят киты с солидными сроками?

— Может, в других тюрьмах мест нету? Народ валом валит в тюрьмы, как на пасхальную исповедь.

Однажды, когда они были в умывальной, туда заглянул кто-то из администрации и поинтересовался, нет ли среди заключенных часовщика. Матеуш решил, что это просто шутка, и предложил свои услуги.

— Во время оккупации я работал у часовщика, — соврал он, — у меня хорошо получалось, и мастер был что надо, только вот война кончилась.

Других часовщиков не нашлось, и администрация клюнула на выдумку Матеуша. Оказалось, что испортились часы на ратуше и ни один часовщик в городке не берется их ремонтировать, так как работа невыгодная, а между тем часы эти не какие-нибудь, они ровесники Коперника или, может, чуть моложе. Короче говоря, памятник старины. Если Матеуш починит часы, получит отпуск.

— А если нет?

— Месяц «вахты» за обман.

«Вахтой» в тюрьме называли лишение прогулок, так что риск был большой. Ну а если починит, вот будет забавно. Он уже представлял, как неожиданно, без предупреждения нагрянет в Демболенку, Калина с Борисом запрыгают от радости. Но откуда Борис? Возможно, он как раз приедет туда поохотиться. Пожалуй, лучше, получив разрешение на отпуск, дать телеграмму Борису, чтобы он немедленно приезжал. Феликс завидовал Матеушу:

— Тебе всегда везет.

— Еще не известно, починю ли.

— А чего там не починить. Такие допотопные часы, они вроде соломорезки: две шестеренки, два колесика — и готово.

Однако Матеуш не был таким оптимистом. В юности его всегда влекло к механизмам, как-то он даже разобрал и потом снова собрал часы с кукушкой, но заставить их ходить так и не смог. Может, пока не поздно, отказаться? Тогда Феликс предложит свои услуги, и если ему еще и удастся починить их, как же он будет издеваться над Матеушем. Нет, такой возможности упускать нельзя.

И у Матеуша началась новая жизнь. В то время как все заключенные после утреннего умывания, выноса параш и зарядки возвращались в свои камеры, он в сопровождении конвоира выходил из тюрьмы и направлялся в ратушу. Часы оказались такими огромными, что не могло быть и речи о их демонтаже и переносе в тюрьму, их можно было чинить только на месте.

Матеуш внимательно все осмотрел и доложил конвоиру, что без помощника ему не справиться: шутка ли, разобрать и снова собрать такую махину.

— Помощник мне нужен послушный.

— Ну и хитер ты, смотри у меня, — пригрозил конвоир.

Но тюремная администрация разрешила Матеушу взять помощника, правильно рассудив, что раз власти хотят по дешевке произвести ремонт бесценных часов — гордости города, — то нужно мастеру идти навстречу. И уже на следующее утро Феликс Туланец в качестве помощника отправился в ратушу вместе с Матеушем. Они сидели на верхушке башни, как на голубятне, и отсюда видны были еще более дальние просторы, чем из окна их камеры на четвертом этаже. Конвоир оставлял их одних наверху и спускался вниз, не опасаясь, что они убегут, не так уж много возможностей представлялось для побега. Если бы они попытались как-то покинуть башню, минуя единственную чердачную дверь, их бы сразу же заметили; кроме того, любому конвоиру ясно, что заключенный, которому осталось сидеть немногим более десяти месяцев, не станет убегать, разве что он ненормальный, а часовых дел мастера такого впечатления не производили. Матеуш пришел к выводу, что лучше всего было бы возиться с часами до конца срока заключения. Этого, разумеется, сделать им не удастся, но и спешить они не будут, пока не убедятся, что эта уникальная рухлядь действительно может ходить.

Им привезли всевозможный инструмент: отвертки и гаечные ключи разных размеров, напильники и плоскогубцы, молотки и пилы по металлу, паяльную лампу, отвес, какие-то клещи, даже лупу, которая их невероятно рассмешила, так как была намного меньше любой самой «маленькой» детали часов.

В часах все детали были соединены с помощью маленьких медных заклепок — очевидно, когда делались часы, сварки еще не существовало; процесс расклепывания был очень трудоемким, приходилось каждую заклепку подпиливать и осторожно выбивать, чтобы резким толчком окончательно не поломать дряхлого механизма.

Постукивая молотком по заклепкам, Матеуш напевал любимые песенки Бориса:

или:

Они без устали повторяли эти два куплета; время от времени конвоир начинал сердиться и приходил с выговором.

— Здесь ведь не тюрьма, шеф, — обезоруживающе смеялся Феликс, — это ратуша.

Конвоир сдавался, какое-то время следил за работой, тогда они делали вид, что спешат, затем он спускался вниз и скучал в одиночестве. Как-то раз, направляясь под его присмотром в тюрьму обедать, они услышали, как конвоир затянул в такт ходьбе:

Матеуш с Феликсом тут же подхватили, и, прежде чем конвоир успел опомниться, их окружила стайка подростков, хлопая в ладоши в такт песне и отчаянно притопывая.

— Поют-то по-русски, — крикнул кто-то, и тут только конвоир вспомнил про устав.

— Песню отставить! Шире шаг!

Эти дни Матеуш чувствовал себя почти как на воле, как в служебной командировке, например. Два раза в день, утром и после обеда, он ходил на работу; помещение на верхушке башни, где сияло солнце и через открытые старые окна без решеток свободно врывался ветер, ничем не походило на тюрьму: Матеуш воображал, что он в лесу, выслеживает зверя или же в туристическом лагере на отдыхе; на ночь он возвращался в камеру, словно бы к себе в гостиницу; шагая по улицам городка, он совсем забывал про свою тюремную одежду и про сопровождающего его конвоира, которому, впрочем, эта обязанность порядком надоела; во всяком случае, служебного рвения он не проявлял; на улицах постоянно попадались одни и те же лица, уже знакомые, и они обменивались дружелюбными взглядами, как свободные люди, которые часто встречаются, торопясь по своим делам.

Новизна и необычность обстановки действовали как наркотик или как колдовство, и действие их не могло длиться долго. Вернулись тоскливые сумерки и бессонницы, ночные кошмары, мысли неотступно возвращались к тому худшему, что было в его жизни, перед глазами стоял Борис, его окровавленное лицо, глаза, смотрящие с упреком, пожалуй, даже с ненавистью: «Да, наградил ты меня», его неподвижная рука, похожая на плеть, а вдали, на втором плане, испуганный и злой взгляд Здиси: «Я говорила, что эти вылазки в Демболенку плохо кончатся, но ты летишь прямо как бабочка на огонь», и опять Калина, а над нею наклоняется старый Колодзей, хищно и грозно, она же тянет руки, обнимает старика и шепчет: «Матеуш, Матеуш», — эти мысли ни явь, ни сон, но от них нельзя освободиться даже там, на башне.