Богуслав Когут - Калина

Хотя обстоятельства гибели Туланца не вызывали сомнений, на третий день в «Курьере» появилась заметка о том, что в Северной пуще волки растерзали человека. Матеуш поначалу рассердился, но потом подумал, что ни к чему не обязывающий вариант с волками действительно звучит куда романтичнее сообщения о раненом кабане и гибели браконьера. Можно было не сомневаться, что теперь уж Борис, если только позволит время, нагрянет в Демболенку. Сколько раз он собирался поехать в Бещады поохотиться на волков, но всегда в последний момент возникали какие-нибудь препятствия. И, конечно же, узнав, что здесь появились волки, приедет.

Матеуш не ошибся в своих предположениях. В воскресенье, в полдень, у ворот, спрятанных в высокой, давно не стриженной живой изгороди, остановился вечно грязный, недомытый «вартбург» Бориса. За рулем сидела серебристоволосая Здися, и вывод здесь напрашивался двоякий: или супруги после очередной продолжительной размолвки помирились и переживали период страстной нежности, или же Борис был навеселе. Из машины выскочили две девочки, такие же светленькие, как мать, но менее серебристые, и побежали в сад, где буйно цвела черешня. Борис часто повторял: хорошо, что девочки похожи на мать, а не на него, а то не видать бы им счастья с такой внешностью. Матеуш знал, что, говоря так, брат думал не о своей внешности, ведь он был довольно хорош собой — в его облике было что-то юношеское, почти мальчишеское, и за это он, слава богу, на судьбу не обижался. Но он был убежден в том, что невезуч, что у него несчастливая рука, приносящая вред всему, к чему прикоснется. Непонятно, откуда возник у Бориса этот комплекс, жилось ему неплохо, чему был свидетельством хотя бы вот этот недомытый «вартбург», у него бывали периоды известности, даже славы, он считался талантливым живописцем и еще более талантливым скульптором. Правда, это было довольно давно, и чем больше времени проходило с тех пор, тем сильнее Борис верил в свое невезение. Он все чаще упрекал себя, что не окончил высшего архитектурного или художественного учебного заведения. Напрасно Матеуш утешал его, что он ведь все равно много сделал, ни от кого не получая помощи и работая, закончил прерванную во время войны учебу в гимназии, изучил живопись и скульптуру и вообще вышел в люди, вопреки предсказаниям покойной матери, которая считала его легкомысленным ветрогоном. Борис молча выслушивал эти утешения и затем мрачно, не проронив ни слова, без улыбки напивался. Иногда, уже порядком подвыпив, он начинал петь и часами распевал какие-то странные, большей частью украинские песни, полузабытые и дополняемые словами и мотивами собственного сочинения. Здися презрительно пожимала плечами и шипела: «Артис-с-ст», это звучало как оскорбление, и Матеуш именно за это невзлюбил золовку, ему казалось, что в этих пьяных песнях Борис пытается высказать, выразить что-то очень существенное и важное, хотя и никому непонятное.

— Как дела, Матеуш? — спросила Здися своим особым голосом, напоминающим голоса телефонисток или дикторов радиовещания. — Что слышно в Демболенке? Волки тебя еще не съели?

— Меня не так-то легко съесть.

— Боже, какая здесь красота. Эта черешня в цвету!

— Вот именно. Как насчет волков? Я привез крупную дробь. И картечь.

— Ну, волков я тебе, пожалуй, не наколдую. Я не журналист.

— Не понимаю.

— Туланца убил кабан. А все остальное — выдумка журналистов.

— Вот как, — расстроился Борис. — Я чувствовал, что тут что-то не так. Значит, кабан. А почему? Его кто-нибудь ранил? Не наши ли охотники?

— Не знаю, я не святой дух. — Матеуш мельком взглянул на Здисю, и Борис догадался, что брат не хочет говорить при ней.

— Посмотри, милая, не побежали ли девочки к пруду. Там теперь глубоко.

— У вас уже секреты. И я тут лишняя. Прекрасно.

— С чего ты взяла? — смутился Матеуш. — Ничего подобного. Оставайся, если хочешь, ты никому не мешаешь.

Она демонстративно закурила и ушла. Братья остались одни под сенью густых елей, образующих естественную беседку. В середине стоял белый стол, сколоченный когда-то Борисом из березовых кругляшей; это было, в общем, красиво, но неудобно, и Матеуш сидел здесь, только когда приезжал брат. На кривой поверхности стола даже бутылка не хотела стоять прямо и напоминала, по словам Бориса, падающую башню в Пизе.

— Что же произошло с Туланцом?

— Что? Не знаю. Я при этом не был, не видел. Но у волка клыков нету, а у Туланца живот распорот клыками, и вокруг кабаньи следы.

— Кабан был ранен, должно быть.

— Конечно.

— Ты его подстрелил?

— Ну знаешь!..

Борис вздохнул с облегчением:

— А я подумал…

— Напрасно. Я вот думаю, что Туланцы, отец с сыном, собрались на запрещенную охоту. И подстрелили кабана. Но я там не был, не видел и поэтому молчу.

— Вот как. — Борис был явно огорчен. — А я тут размечтался о матером волке.

— Фантазер.

Вернулась расстроенная Здися. В ее больших серых глазах стояли слезы.

— Эва уже порвала брюки. Новые.

— Съезжу за Калиной, — сказал Матеуш.

— Не торопись, — возразила Здися, — мы совсем не голодны, пообедали дорогой, в Гродеце. Там столовая хуже стала, раньше у них кормили вкуснее. Правда, Борис?

— Я не заметил.

— Конечно. Тебе все равно что есть, лишь бы не сырое.

— Я собирался в Слотынь, — сказал Матеуш, — но ничего, поеду завтра с утра.

— Зачем?

— За краденым. Пропали жерди, и похоже, что это Гловацкий руку приложил.

— Лесник?

— Да.

— А почему ты не передашь дело в милицию?

— Увы, — вздохнул Матеуш, — кражи в пределах до пяти тысяч мы расследуем сами. Я знаю, где эти жерди, но нужно наложить на них арест и допросить людей.

— Преследуешь воров, — улыбнулся Борис.

— Приходится.

— А помнишь, как мы с тобой вывозили сухостой?

— В Галиции? — вмешалась Здися. — На выселении?

— Там было другое, — сказал Матеуш. — Другая обстановка.

— Подумать только, бывший лесной вор стал стражем закона, — смеялся Борис. — Здорово, а?

— Не говори ерунду, Борис. Я поехал за Калиной. Простите. Скоро вернусь.

Во дворе зашумел мотоцикл, на звук мгновенно прибежали Эва с Магдой и кинулись к Матеушу.

— Дядя, прокати нас, дядечка, милый!

Матеуш посадил Магду впереди на бак, старшая, Эва, пристроилась сзади на седле.

— Боже, как бы чего не случилось!

— Оставь, ничего не случится.

— Борис!

— Ну?

— Ты только не сердись…

— Ладно, ладно, знаю.

— Не пей, Борис. Не напивайся. Очень тебя прошу.

Здися хотела обнять мужа, но он отстранился, и она только погладила его руку, смуглую и волосатую, огрубевшую, словно рука лесоруба или каменщика. Борис сморщился, как от чего-то крайне неприятного, карие глаза затуманились и потемнели, лицо стало сразу резким, неприветливым.