Богуслав Когут - Калина

Когда лесник Гловацкий прибежал со страшной вестью, что отца в лесу растерзали волки, Феликс не знал, куда девать глаза, что делать и говорить, чтобы люди не догадались, не поняли правды. «Что вы говорите, где? — спрашивал он. — Покажите дорогу». Ему казалось, что все угадывают его мысли, может быть, лучше сразу признаться. Наконец он взял себя в руки, вздыхал и повторял: «Какое несчастье», а Гловацкий кивал: да, мол, ужасное несчастье.

После похорон Феликс стал приходить сюда каждую ночь. Брал с собой ружье, старый немецкий маузер со срезанным прикладом, говорил сам себе, что идет на кабана, что будет теперь уничтожать кабанов безжалостно, самка, не самка — все равно; на самом деле он шел не в засаду, а на раздумья — это была не то внутренняя исповедь, не то своеобразная переоценка ценностей; но как бы то ни было, она не приносила никакого облегчения. Феликс никогда раньше в лесу не испытывал страха, теперь же страх одолевал его, смутный и нелепый, не страх перед кабаном, ведь в маузере было пять патронов, достаточно лишь отвести курок; и все же он чего-то боялся, хотя эти моменты длились недолго.

Внезапно Рыжий вскочил и беспокойно забегал, глядя на открытую, светлую вырубку. Феликс посмотрел в ту сторону и увидел мощную черную глыбу, продвигающуюся шаг за шагом, словно в глубоком раздумье. «Может, это тот самый, — промелькнуло у него в голове, — погоди, мерзавец!» Феликс схватил обрез, прицелился — в ярком свете луны мишень была прекрасно видна — и… не выстрелил. Он не испугался, что ранит зверя, и тот, разъяренный, накинется на него, об этом он не думал совсем, и вообще ни о чем, пожалуй, не думал, медленно опуская ружье и кладя его обратно на землю.

— Проходи, мерзавец, — шепнул Феликс и встал на ноги.

Рыжий взвизгнул от удивления: где это видано, так себя вести с этим черным, вонючим зверем. Кабан поднял голову, фыркнул раз-другой, но не убегал, не заметил в тени деревьев человека — у кабана не слишком развито обоняние, а ветер дул в противоположную сторону, и угрюмый зверь ничего не знал, не догадывался, что происходит в ста шагах от него, двигался медленно, нехотя, пока не исчез наконец в молодой дубраве. «Проходи, мерзавец», — про себя повторил Феликс и снова уселся на прохладную землю. Рыжий, вне себя от изумления, злобно сверкал глазами, скреб лапами землю, но с места не тронулся — он знал свое дело и подчинялся, даже когда хозяин был явно неправ.

Дав кабану уйти, Феликс почувствовал усталость, его клонило ко сну; надо было идти домой, но вставать не хотелось, сырая прохлада сковывала, расслабляла, Феликс свернулся в комочек, плотнее укутался тонкой брезентовой курткой. «Здесь посплю», — подумал и тут же очутился в лодке на Желтом пруду; в камышах щебечут птицы, попискивают нырки, в воде отражается утренняя заря. Отец с берега делает знаки, показывает на небо: должно быть, гроза собирается, надо грести к берегу.

Его разбудил громкий отчаянный лай; прежде чем окончательно проснуться, Феликс крикнул или, может, только хотел крикнуть: «Папа-а-а!» Старый козел, пришедший на вырубку пощипать траву, трубил упрямо и хрипло, близился рассвет, блеск луны, ушедшей теперь далеко в глубь неба, сливался со светом зари, было холодно и росисто, не мешало бы попрыгать и размяться. Тут Рыжий совсем уж вышел из себя, завыл тихо, но так настойчиво, что Феликс поневоле остановился, глянул туда, куда указывала собака, и снова увидел черную тушу кабана; на этот раз зверь был ближе, шагах в семидесяти, и двигался в обратном направлении, ковыряя землю. Кабан словно издевался, и этого уж Феликс не мог стерпеть. Он медленно потянулся к ружью, встал на колени, прицелился, подождал, пока зверь остановится, и выстрелил. Хлопнуло, будто кто-то камень бросил в болото, сзади беспокойно засвистели молодые сосны, кабан споткнулся, но тут же вскочил и, шатаясь, кинулся в старый лес за вырубкой.

— Беги, Рыжий! — скомандовал Феликс, и такса бешеными прыжками бросилась наперерез зверю. Феликс выкинул пустую гильзу, снова зарядил ружье и двинулся потихоньку вперед по просеке, когда внезапно в глубине зеленого тоннеля мелькнула тень, причем не зверя и не птицы — тень человека. Феликс остановился, прислушиваясь, но кругом было тихо, и он решил, что ему просто померещилось. Тут залаял Рыжий, негромко, но так, чтобы хозяин догадался, что он догнал раненого кабана. Рыжий был умным псом и никогда не поднимал лишнего шума. Меж старых сосен снова что-то мелькнуло, и теперь Феликс испугался: неужели Гловацкий? Он решил позвать Рыжего обратно, свистнул раз, другой, но собака ответила лаем, значит, кабан жив, еще держится на ногах, значит, Феликс выстрелил неточно уже второй раз, чем же это кончится сегодня? Ему послышались сзади шаги, он оглянулся и замер. Шагах в двухстах стоял мужчина в тирольской шляпе и целился в него из охотничьего ружья.

— Туланец, я вас узнал, — заорал тот издали, — сдавайтесь!

— Пошел ты к… — выругался Феликс, мгновенным движением направил дуло своего обреза на преследователя и начал медленно пятиться назад, следя, чтобы не споткнуться. Густой ельник, примыкающий к вырубке с юго-запада, был недалеко, и Феликс направлялся туда. Он был совершенно спокоен, зная, что охотник не решится открыть огонь, не так-то легко стрелять в лесу в человека, даже если человек этот — браконьер. А что тот узнал его — не беда. Этого потом никто не сумеет доказать.

Уже почти совсем рассвело, что не было на руку Феликсу. Выйдя из леса, он будет виден издалека. Нет, лучше отсидеться в зарослях у Желтого пруда.

Добравшись до ельника, Феликс заметил под березами второго охотника; это его немного смутило: облаву они, что ли, устроили? Но, преодолев тревогу, он углубился в лес, свистнул, призывая Рыжего, и тот, словно угадав, что происходит, бросил кабана и примчался, запыхавшийся и расстроенный. Они вдвоем плутали по им одним только известным тропинкам и очутились наконец в сыром ольшаннике. Туман, окутавший Желтый пруд, добрался даже сюда и был теперь их союзником: господа охотники не увидят их ни в какой бинокль.

Густой запах прели, голые и скользкие корни ольхи, коварная трясина, сверху поросшая травой, — все это обычно заставляло Феликса обходить эту часть леса стороной. Теперь он тоже шел медленно и осторожно, чувствуя себя в безопасности. Так он вышел на опушку, туман редел на глазах, убегая ввысь, занималось погожее, солнечное утро. Феликс внимательно огляделся кругом, не обнаружил ни души и уже ступил было на низкий луг, отделявший ольшаник от Желтого пруда, как слева, из белой дымки, вынырнула фигура охотника. Он крался, пытаясь не производить шума, но его резиновые сапоги, увязая в болоте, громко хлюпали. Феликс отступил за ствол ольхи, не отпуская Рыжего от себя, охотник, шлепая сапогами, прошагал метрах в десяти от них, не подозревая, что противник так близко. Феликс всмотрелся внимательно: нет, этот тип был ему незнаком. Очевидно, кто-то новый. Многих старых членов охотничьего общества он знал еще по тем временам, когда устраивал для них облавы, получая за это по пятьдесят злотых в день; дело было, конечно, не в деньгах, а в удовольствии участвовать в подлинной охоте. «Это уже третий, — отметил про себя Феликс, — настоящая травля». Он выждал, пока тот прошел и исчез за выступом леса, и заколебался: отступить в глубь ольшаника или идти к болоту. После минутного раздумья выбрал второе, быстро пересек сырой луг и нырнул в заросли тальника и высоких камышей. Отсюда, прыгая с кочки на кочку, можно подойти вплотную к Желтому пруду. Из камышей с шумом вылетела утка, и Феликс рассвирепел: ведь этакая глупая птица может запросто выдать его. Но не успел он потихоньку выругаться, как совсем рядом грянул выстрел, и утка сырым комочком свалилась на землю. Значит, тут где-то у воды четвертый стрелок. Феликс опять подумал, не вернуться ли в ольшаник и оттуда — в лес, но ему показалось, что на лугу, позади, снова раздается шлепанье сапог по болоту. И он медленно, обходя опасную трясину, побрел вперед. Идти становилось все труднее. Этой весной было больше воды, чем обычно, и почва угрожающе прогибалась под ногами. Хорошо собаке — та везде пробежит на своих четырех лапах. Потный и запыхавшийся, он вышел наконец к воде. Стайка поганок с писком метнулась ввысь, и сразу же по камышам пронесся тревожный щебет, словно предупреждая об опасности. Феликс внимательно озирался кругом, на пруду было пусто и спокойно, и он ощутил себя в безопасности — преследователям нелегко будет сюда проникнуть, кто не знает как следует переходов, может застрять навсегда. Ноги у него промокли совсем, он снял кеды и сунул их в карман куртки. Сесть было негде, кругом ни клочка сухой земли, ни единого пенька; Феликс просто присел на корточки, держа обрез на коленях, вскоре, однако, у него от неудобной позы затекли ноги, и он понял, что долго тут не выдержит. Неподалеку, метрах в полутораста от камышей, зеленел на пруду небольшой островок, поросший ольхой. Феликс хорошо знал его, когда-то там гнездились седые цапли. Он решил поплыть туда и отсидеться до вечера.