Мршавко Штапич - Плейлист волонтера [litres]

«Мы с парнями на пруду натаскивали спасение, знаешь, с плотом этим ебучим. Тут звонок – пропал ветеран Великой Отечественной. 93 года, партизан, грудь в орденах. Весь отряд сорвался. И лес для Ленинградской области небольшой – 12–13 квадратных километров чистого леса, вокруг – линия газа, ЛЭП, дорога, отличные ориентиры. Дед – адекватный абсолютно. Ни альцгеймера, ни деменции, книжки читает, стихи пишет. Нас человек 200, а еще личный состав части там подняли, три роты. Считай – 500, хотя солдаты, конечно, они как полчеловека каждый… Мы этот лес – 500 человек на 50 квадратов – вытоптали за день. Потом вертушку подняли, болотоход, еще 100 человек ментов дали… Вытоптали лес второй раз. Три дня – нет деда. Утром четвертого дня сидим, карту курим, охуеваем – куда тут еще ходить в этом лесу? Приезжает внук деда – говорит, старик сам вышел. А я думаю: куда он там мог деться? Ни бурелома, ни болота серьезного, ниче. Поехал к этому деду через пару дней. Дед, говорю, ты вертушку слышал? – «Слышал». – «А нас как ты мог не слышать?» – «А я слышал, и фонари ночью видел.» – «Ты ответить не мог, охрип наверное?» – «Нет, мог, но я специально не кричал». – «Это как?» – Да понимаешь, всю войну прошел, 3 года в лесу, а тут – потеряться. Решил – или сам выйду, или и не надо мне выходить…»

После бургерной, где я с часу ночи до 5 утра смог раздавить только половину бутылки, потому что разбавлял пивом, я сел в метро. Пока ехал, заснул, и пришлось возвращаться с конечной в центр, чтобы пересесть на мою линию. Приближался час пик, и людей было много. Я зашел в вагон и отхлебнул виски. Карта метро, на которой я попытался сфокусировать свой расползающийся взгляд, упорно не задерживалась на одном месте. Вдруг я увидел улыбку. Темненькая девочка, студентка, судя по возрасту. Сняла наушник. Протянула:

– Это смело.

– Да? Алкоголизм требует храбрости льва. Хочешь?

Она отхлебнула.

– Ты куда едешь?

– В институт.

– Не знал, что в этой жопе есть институты.

– Да… туризма и сервиса.

– А. Хочешь, прогуляем?

– Ладно.

– Штапич.

– Это что такое?

– Это я. Сербские корни, не вникай. Шта-пич.

– Марина.

После Марины я не мог заснуть. Я мучался опьянением, а потом похмелье накатило почти сразу. Говорю же: Lawsons – редкостное дерьмо, будоражит ровно до тех пор, пока не начнет отпускать.

Вечером надо было идти на вечеринку, тот самый день рождения отряда. Переродившись, я снова купил Lawsons и отправился в кафе, где была встреча. Я надел самый идиотский свитер, какой у меня был, ведь только он и был чистым: полосатый, разноцветный, с блестящими золотыми и серебряными нитями. Выглядел я как бомж, прибарахлившийся у помойки дома гомосеков.

В зале собрались нарядные, чистые, отутюженные и надушенные люди. Loop была там. Из динамиков со сцены раздавалась песня «Мальчик-красавчик», посвященная Жоре. Под голос Ёлки я и заснул, лежа на барной стойке, прямо во время капустника.

Когда я проснулся дома, болело всё. Разум находился рядом, как будто вышел из тела, сидел на кровати и отдыхал. Я потянулся к телефону. Десяток звонков, 5 смс от разных людей, на все лады спрашивающих: не сдох ли я? Я открыл ноут и глянул в твиттер. Там тоже разные сообщения, в основном: «Кто знает, что со Штапичем?» / «Дайте телефон его родителей!» / «Доктор, ты прям домой его принес?».

Мне стало любопытно, что стряслось. Я позвонил Хрупкому. Хрупкий ничего не знал: он ушел рано, уволок в свою берлогу Милу, которая почему-то была к нему теперь благосклонна. Ляля сказала, что я ебанутый, и бросила трубку. Киса рассмеялась и толком ничего не рассказала. Татарка с тревогой спросила, как я, и попросила набрать Свете, одному из отрядных врачей.

– Я думала уже бригаду вызывать! Ты что принимал?! – набросилась на меня Света.

– Виски, только виски.

– Кому ты врешь, я нарколог!

– Да честно… я дую иногда, конечно… но не в этот раз… могу пописать в баночку…

– Да я удивляюсь, как ты вчера не обоссался!

– Да что было-то?

Молчание.

– …звони Жоре!

Жора потребовал, чтобы я извинился перед его женой, но рассказывать тоже ничего не стал.

Чуть позже отошедшая Ляля описала ситуацию: я заснул, и, вместо того чтобы отправить меня домой, меня разбудили. Ключевая, страшная ошибка. Меня нельзя будить, когда я выпью. Категорически. Потому что просыпаюсь не я, а демон. Поэтому дальше началось рандомное разрушение. Я подрался с каким-то новичком, причем, конечно, он меня побил. Потом я снова заснул – уже в туалете. Меня снова разбудили, и я ВЫПИЛ какой-то зеленого цвета коктейль по собственному рецепту, а это уже было лишним настолько, насколько было бы лишним второй раз бомбить Хиросиму сразу после первой бомбы. Я хамил Жоре, приставал к его жене, кидался предметами мебели и посуды, заявляя, что я самый пиздатый поисковик в этом зале, пытался поцеловать какое-то количество женщин, и если кто-то и согласился, то после стыдливо промолчал (Киса дополнила, рассказав о лучшем подкате ever: «Ты тут самая классная, а я самый классный, пойдем поебемся»); потом я танцевал и требовал караоке, причем желал петь блатные песни, в частности «Девочку пай»; затем меня все-таки усадили в машину и отправили домой. Водитель, хрупкая девушка, боялась везти меня в одиночку, поэтому с нами поехал Доктор, который жил неподалеку от меня. В дороге я орал «Паника-джаз» и до сих пор не знаю, что это значит.

Мне не стыдно и никогда не было.

Из продуктивных итогов того вечера – Лялина присказка, в которой она начала употреблять мою фамилию как диагноз: «Сударь, у вас Штапич!» К этому полагалось прикладывать фото, где я сплю на барной стойке. Случай, в котором можно было так прокомментировать чье-либо поведение, должен был быть «выдающимся», то есть из рамок вон выходящим.

От такого имиджа нельзя пытаться отмыться. Не стоит чувствовать себя виноватым. Это надо использовать. Надо стать героем своей собственной песни, пусть она и мудацкая.

В этой жизни я выпил и проебал столько всего, что мне давно не до самообмана. И это круто.

Начиная с той вечеринки, можно было считать, что всем раз и навсегда известно, какой я. Я мог вообще не притворяться и не лицемерить. Я стал собой даже в общении. И меня полюбили – даже таким. Под словом «полюбили» я понимаю и «терпели».

Некоторой загадкой для меня, конечно, было отношение Жоры к этой истории. Почему он не вставил мне пиздюлей, зная, какое влияние на меня имеет? Однажды я нашел ответ. Жора осознавал, что поисками и волонтерством вообще занимаются исключительно непорядочные люди, которых бесполезно менять. Потому что только им, подлинным плутам, забулдыгам, проходимцам, извращенцам, в душе свойственна гибкость мышления, или даже – системность мышления внутри этой самой гибкости. Они не коснеют. Они-то и есть пассионарии.