Катриона Иннес - Кэйтлин и Купидон

Я шипела на него, пока мы шли по хрустящей гравийной дорожке: «Не могу поверить, что ты стал играть со мной в эту игру, когда на самом деле живешь здесь!» Но он лишь улыбался и говорил, что это все равно забавная игра. Дом в конце извилистой дорожки был увит плющом, два передних окна имели цветные витражные стекла в верхних панелях, и Гарри ударил в настоящий медный дверной молоток вместо электрического звонка. Когда он постучал, изнутри послышался собачий лай, а затем – хрустальный женский голос: «Герти, ш-ш-ш, это просто Гарри, это просто Гарри».

Увидеть Сару в первый раз было все равно что увидеть картину маслом или статую в музее – она сильно отличалась от всех, кого я когда-либо знала. Казалось, что она выскочила в мою жизнь из какого-то сборника сказок. Ее черные волосы были уложены в высокую прическу, открывавшую уши, в которых искрились два крупных бриллианта. Свободные брюки черного бархата, жилет насыщенного рубиново-красного цвета и горчично-золотистая шаль, наброшенная на плечи, завершали картину. А я была в джинсах, пушистом голубом мохеровом джемпере и ярко-желтых балетных туфлях («Это мои счастливые туфли, – сказала я Гарри, надевая их. – Они покоряют всех»).

Сара улыбнулась мне, лишь слегка приподняв уголки губ, и поцеловала меня в обе щеки. Когда я отступила на шаг после ее объятий, то заметила, что ворсинки с моего джемпера облепили ее шаль. Мы находились в ее присутствии всего две минуты, а мое лицо уже горело от стыда.

С тех пор так и повелось – она постоянно вгоняла меня в краску. Как и ее дом. Теперь я стою снаружи, готовясь постучать в дверь, и кажется, уже краснею. Захлестывает ощущение, что я недостойна здесь находиться, – чувство, которое я сама в себе взрастила, потому что Сара, по крайней мере внешне, всегда была со мной очень приветлива. Меня приглашали на каждый семейный праздник, и с самого момента знакомства она обращалась со мной точно так же, как и с другими членами семьи.

Но она смотрела на меня таким взглядом, от которого я всегда нервничала и испытывала неловкость. Расплескивала воду из кувшина, когда она просила меня передать его, портила блюда, которые готовила тысячу раз раньше, – просто потому, что она приехала на обед. Если мы оставались ночевать, и я спускалась вниз довольно для себя рано, скажем, в девять утра, Сара замечала: «Приятно поваляться в постели, да?» – слегка наклонив голову, как будто в буквальном смысле смотрела на меня сверху вниз.

В последнюю нашу встречу она на меня так не смотрела. В прошлый раз ее глаза блестели от слез, она была преисполнена жалости, но также и стальной решимости: словно знала, что так для меня лучше. Наверно, это было по-матерински. Я слышу, как когти Герти скользят по кафельному полу коридора, а вскоре следует и стук каблуков, и поворот замка – и все это время я сдерживаю дыхание, приказывая себе успокоиться.

– Кэйтлин…

Сара обнимает меня, целуя в щеку только один раз. Она пахнет кашемиром и «Шанелью № 5» – мягкая шерсть ее ярко-желтого кардигана касается моей шеи. Когда я вхожу, она провожает меня в гостиную наверху – у нее две гостиных, и та, что в передней части дома, обычно зарезервирована для вечеринок с напитками или неожиданных гостей. А вторая, как мне пояснили при первом посещении, предназначена «только для семьи и близких друзей», и она оформлена более по-домашнему: с пухлыми бархатными диванами горчичного цвета, в которых можно утонуть, и книжными полками, занимающими три из четырех стен. Я сажусь на один из этих диванов, и Сара наливает мне красного вина, не спрашивая, хочу ли я выпить.

– Я очень рада, что ты позвонила. – Она прищуривается, осматривая меня с ног до головы. На мне полосатый разноцветный джемпер, заправленный в медно-золотистую плиссированную юбку, и невысокие ботинки на шнуровке. Я внезапно понимаю, что следовало их снять внизу и оставить в коридоре.

– Ты выглядишь… неплохо.

– Вообще-то я уезжала… эм-м, на Мальдивы. Мне предложили бесплатную поездку, просто повезло, я полагаю. Не могла отказаться, и в конце концов взяла с собой Верити. Это оказалось хорошо, полезно для меня.

Я осознаю, что, вероятно, могла бы вечно болтать об этом путешествии – извиняясь за то, что поехала, и за то, что позволила себе хотя бы капельку веселья.

– Я думала о том, что вы сказали. – Я делаю паузу и разглаживаю юбку на коленях, пытаясь вспомнить слова, которые мысленно репетировала всю дорогу сюда. – И, гм, прежде всего я хочу еще раз извиниться. Потеря Гарри, как я теперь понимаю, сделала меня ужасно эгоистичной…

Сара поднимает руку, чтобы я замолчала. Что я покорно и делаю.

– Ничего эгоистичного, дорогая. Ты отреагировала так, как отреагировала, мы все скорбим по-разному.

Я постоянно слышу это в последние две недели: от своей мамы, Верити, Эйд, Стью… Я понимаю, что действовала не злонамеренно, а как робот, в неком «режиме выживания», однако я все же причинила Саре боль, и вот за это хочу извиниться.

– Ладно, пусть не эгоистичной. Но я все равно виновата, я повсюду использовала его образ, и вы болезненно это восприняли. Я сожалею. – Она быстро, коротко кивает, и я продолжаю: – Теперь я больше не буду так поступать, плакаты на неделе снимут. И я договорилась с людьми, с которыми работаю, они переделывают весь сайт, чтобы он стал более правдивым. Вот чего я хочу – я думаю, что хочу именно этого. Но есть вопрос, который я должна задать…

Это самое трудное. Выразить словами беспокойство, которое я постоянно таскала с собой, как тяжелый рюкзак. Правду, которую так трудно признать; я глубоко ее запрятала в тайный уголок сознания. Кажется, я присыпала эту мысль горой песка, завалила всем, что подвернулось под руку, лишь бы она не всплывала на поверхность. К глазам внезапно подступают слезы, и по моим щекам бегут ручейки. Сара, как всегда радушная хозяйка, достает из рукава сшитый вручную носовой платок с монограммой и протягивает мне. Я громко сморкаюсь в него.

– Неужели… неужели Гарри считал, что я забросила его ради бизнеса? Может, он думал, что играет роль второй скрипки в моей жизни?

Я вспоминаю, как сидела в офисе ночью, окруженная бумагами, или как была дома слишком занята мыслями о других парах, а не тем, что он мне рассказывал о своем дне. Мой мозг переполнен этими воспоминаниями, как шкаф, забитый неношеной одеждой. Они терзают меня, потому что я принимала все как должное, наивно полагая, что это будет длиться вечно.

Я не могу поднять на Сару взгляд. Я ковыряю заусенец на большом пальце, а все остальное вокруг вижу в каком-то тумане. Она знает, что Гарри чувствовал на самом деле. Они были близки; он звонил ей почти каждый вечер и приезжал на большинство выходных, вместе со мной или нет, и они всегда находили время немного побродить вдвоем по ее саду. Я наблюдала за ними из окна, ее холодное лицо становилось намного теплее, когда она была со своим сыном: словно лепестки роз, окружавших их в саду, проникали ей под кожу и заставляли ее сиять.