Дэвид Левитан - Записная книжка Дэша и Лили

Потом я вспомнил про записную книжку. Казалось неправильным открывать ее голым, поэтому я натянул нижнее белье. Накинул рубашку (не застегивая) и надел штаны.

В конце концов, Лили заслуживает уважения.

Написанное поразило меня до глубины души. Особенно часть, касающаяся Фрэнни. Всегда питал к ней слабость. Как и большинство героев Сэлинджера, она не была бы безумной, если бы с ней не случились безумные вещи. Читателю совершенно не хочется, чтобы она осталась с придурком Лейном. И если Фрэнни все-таки поедет в Йель, то лучше бы она сожгла это место дотла.

Образ Лили в моем сознании наложился на Фрэнни. Вот только Лили не влюбилась бы в Лейна. Она бы влюбилась в… Понятия не имею, в кого бы она влюбилась и был бы ее избранник похож на меня.

«Мы верим не в то, во что надо верить, – написал я той же самой ручкой, которой Бумер писал цифры на своей руке. – И это меня ужасно расстраивает. Не недостаток веры, а вера не в те вещи. Ты хочешь понять значение слова «вера»? Услышать чьи-то объяснения? Но они же вокруг нас. Просто мы чертовски преуспели в том, чтобы неправильно их воспринимать».

Я думал остановиться на этом, но затем продолжил:

«Никто не объяснит тебе этого через молитву. И я тоже не смогу тебе этого объяснить. Не потому, что я невежествен, оптимистичен и избирательно слеп, как известный нам обоим персонаж, а потому, что думаю, что подобное объяснить нельзя. Ты должна понять это сама. Это сродни обучению чтению. Сначала ты учишь буквы. Потом начинаешь складывать их в слова. Ты знаешь, что из букв «к»-«о»-«т» получится слово «кот», а из букв «п»-«е»-«с», – слово «пес». Затем тебе нужно осознать: это не просто абстрактные слова и звуки, и слово «кот» связано с настоящим котом, а «пес» – с настоящим псом. Именно через это осознание и приходит понимание. Мы же большую часть времени в нашей жизни просто озвучиваем понятия. Знаем, как строятся предложения, и знаем, как их произносить. Знаем, как выражать свои мысли. Знаем молитвы и знаем, в каком порядке произносить каждое слово. Но все это лишь набор звуков.

Звучит безнадежно? Не воспринимай это так. Как ребенок осознает связь между словом и тем, что оно означает, так и мы способны найти истину, живущую за нашими словами. Жаль, я не помню то мгновение, когда обнаружил, что буквы складываются в слова, а слова означают настоящие вещи. Это ведь было великим открытием. Мы не могли облечь его в слова, потому как еще слишком мало знали. Наверное, это было потрясающее ощущение – словно ты отворил дверь в ранее неведомое королевство».

Мои руки стали подрагивать. Не ожидал от себя таких размышлений и таких познаний. Они всплыли на поверхность только благодаря записной книжке и тому, что мне есть с кем ими поделиться.

В письме была еще одна часть, которая, правда, чуть меньше взволновала меня, поскольку остальное казалось гораздо важнее: «Мне хочется верить, что в этом мире есть тот единственный, кто существует только для меня. И что я существую для него одного». Эти слова тоже затронули мою душу. Мне хотелось верить в то же самое, и я не стал развенчивать этот миф. Не стал писать Лили, что, по-моему, Платон всех нас одурачил своей идеей родственных душ. Вдруг Лили окажется моей родственной душой?

Слишком глубоко. Слишком рано. Слишком быстро.

Я отложил молескин и стал ходить взад-вперед по квартире. В мире так много проходимцев, бродяг, подхалимов, шпионов – тех, кто ради своей выгоды говорит не то, что думает, тех, чьим словам веры нет. Наверное, именно это сейчас нервирует меня: мы с Лили должны быть обоюдно искренни.

Солгать кому-то в лицо намного сложнее.

Но…

Сказать правду кому-то в лицо также намного сложнее.

Подходящие слова не шли на ум. Казалось, что бы я ни написал, Лили они тоже покажутся неподходящими. Поэтому я переключил свое внимание на другое: адрес, который она мне дала (без понятия, где находится Дайкер-Хайтс), и наводящую жуть куклу, шедшую в паре с записной книжкой. «Принеси куклу Буку» , – написала Лили.

– Опишешь мне ее? – спросил я у Буки.

Она ответила мне сердитой миной.

Зазвонил мобильный. Мама спросила, как проходит мой канун Рождества в доме отца. Я сказал, что все замечательно, и поинтересовался, устроили ли они с Джованни традиционный рождественский ужин. Мама, рассмеявшись, ответила, что индейки рядом не сыскалось и она этому ничуть не расстроилась. Люблю ее смех – по-моему, дети редко слышат родительский смех. Я быстренько закончил разговор, чтобы у нее не возникло желания передать трубку Джованни для формальных приветствий и поздравлений. Отец объявится не раньше самого Рождества: он звонит лишь тогда, когда этого действительно требуют обстоятельства.

А если бы моя ложь маме о том, что я с папой, была правдой? Если бы я сейчас был с отцом и Лизой на каком-нибудь йога-курорте в Калифорнии? Мне представилось, как я сижу по-турецки с открытой на коленях книгой, пока остальные изображают из себя распластанных страусов. Я уже разок поотдыхал с отцом и его пассией за два-три года их совместного проживания. В так называемом «спа-курорте», где застукал их целующимися с грязевыми масками на лице. Мне этого зрелища хватило на всю жизнь. А то и на все последующие.

Мы с мамой нарядили елку перед их с Джованни отъездом. Пусть я и не любил Рождество, но каждый год получал удовольствие, развешивая по веткам наши своеобразные елочные украшения. Я ничего не говорил маме, но она словно знала, что Джованни в этом нашем маленьком ритуале места нет. Мы наряжали елку вдвоем, только я и она. Вешали на нее кресло-качалку размером с ладонь, которую прабабушка сделала для маминого кукольного домика, затем – мою старенькую детскую молчалку с изображением выглядывающей из леса мордочки льва. Каждый год мы добавляли что-то новое, и в этом году я вызвал у мамы смех, притащив одну из своих самых ценных детских вещей – мини-бутылочку виски, которую она осушила в самолете перед встречей с моими бабушкой и дедушкой со стороны отца, и которую потрясенный я запрятал в своих вещах на весь отдых.

Это забавная история, и мне захотелось рассказать ее Лили – едва знакомой мне девушке.

Но я не тронул записную книжку. Пора было застегнуть рубашку, обуться и направить стопы в таинственный Дайкер-Хайтс. Однако в этот канун Рождества моим подарком самому себе был уход от мира. Я не включал телевизор. Не звонил друзьям. Не просматривал почту. Даже в окно не выглядывал. Я наслаждался одиночеством. Если Лили хотелось верить, что в мире есть тот, кто существует только для нее, мне хотелось верить в то, что я сам могу быть для себя этим человеком. Мне хотелось быть самодостаточным.

Я приготовил ужин. Неспешно посмаковал его. Достал книгу «Фрэнни и Зуи» и вновь насладился обществом ее героев. Затем я станцевал танго с книжным шкафом, снова и снова ныряя в него за своими книжными драгоценностями: стихотворением Мэри Хоу, «Рассказами Джона Чивера», «Эссе Элвина Брукса Уайта», «Лебединой трубой» (из которой прочел отрывок). Потом я прошел в мамину комнату и просмотрел ее книги в поисках загнутых страниц. Она всегда так помечала любимые места, и, открывая ее книги, я каждый раз пытался понять, какое же предложение ее впечатлило. В биографии Дж. Р. Морингера «Барная стойка» ей на двести второй странице понравилась цитата Логана Пирсолла Смита: «Неуемное стремление к недостижимому совершенству, даже если оно заключается всего лишь в звуках, извлекаемых из старенького пианино, придает смысл нашей жизни на этой бренной земле»? Или идущая несколькими строчками ниже простая фраза: «Одиночество не зависит от того, есть ли кто-то рядом с тобой или нет»? А в книге Ричарда Йейтса «Дорога перемен» маме пришлась по душе цитата: «Он любовался изящной стариной зданий и тем, как ночью мягкий свет уличных фонарей подсвечивал зелень деревьев»? Или: «От этого места веяло ощущением недосягаемой мудрости, невыразимой благодатью, словно поджидающей тебя за углом, но он так и брел печально по бесчисленным сумрачным улицам, и все те, кто знал, как жить дальше, держали этот сокровенный секрет при себе»? А на восемьдесят второй странице «Собрания» Энн Энрайт ей приглянулась фраза: «Но не только секс – незабываемый секс – заставляет меня думать, что даже сейчас, семнадцать лет спустя, я все еще люблю Майкла Вайса из Бруклина. А то, что он отказался обладать мной, как бы сильно я ни пыталась ему принадлежать. Он сблизился со мной, но не завладел мной, остановившись на полпути»? Или: «Думаю, теперь я готова. Готова к сближению»? Я часами листал книги мамы. Не произнося ни слова, но и не ощущая тишины. Меня переполняли звуки моей собственной жизни – внутренней жизни, – и этого было достаточно.