Дэвид Левитан - Записная книжка Дэша и Лили

У меня действительно был праздник, но только он не имел ничего общего с Иисусом, календарем или тем, чем занимались в это время все остальные.

Перед сном, я, как обычно, достал (к сожалению, сокращенный) словарь и попытался найти красивое причудливое слово.

Лелеющий(действ. прич. наст. вр. от лелеять )

1. тот, кто заботливо ухаживает за кем-либо, ласкает, нежит, холит

2. тот, кто хранит в душе, постоянно мысленно обращается к чему-либо хорошему, приятному

Лелеющий , повторял я, убаюкивая себя. И уже проваливаясь в сон, осознал, что, открыв книгу в случайном месте, лишь на пару страниц промазал мимо слова «лилия».

Я не оставил молока или печенья для Санты. У нас нет дымохода. Нет даже камина. Не составил списка желаемых подарков и перечня своих добрых дел. И все же, проснувшись на следующий день около полудня, нашел под елкой подарки от мамы.

Я развернул их один за другим прямо под рождественским деревом – знал, что ей бы это понравилось. Эти десять минут у меня щемило сердце, хотелось бы сейчас тоже вручить ей подарки. Никаких сюрпризов под подарочной бумагой меня не ждало. Мама купила несколько книг, которые я просил, пару гаджетов – для разнообразия и вполне приличный на вид синий свитер.

– Спасибо, мама, – поблагодарил я ее вслух. Звонить ей было еще рано – другой часовой пояс.

После чего сразу погрузился в одну из книг и оторвался от нее, только когда зазвонил телефон.

– Дэшил? – спросил отец. Как будто моим голосом в маминой квартире мог ответить кто-то другой.

– Да, пап.

– Мы с Лизой хотим пожелать тебе счастливого Рождества.

– Спасибо. И вам того же.

Неловкая пауза.

Сильно затянувшаяся неловкая пауза.

– Надеюсь, мама не создает тебе никаких проблем.

О, как же я обожаю, когда ты заводишь эту пластинку!

– Она сказала, что если я очищу камин от золы, то смогу помочь сестрам собраться на бал.

– Сегодня Рождество, Дэшил. Не оставишь сарказм на потом?

– Счастливого Рождества, пап. И спасибо за подарки.

– Какие подарки?

– Оу… они все были от мамы?

– Дэшил…

– Мне пора. Горят имбирные человечки.

– Подожди… Лиза тоже хочет пожелать тебе счастливого Рождества.

– У меня пожар тут, дымища. Я должен бежать!

– Что ж, с праздником тебя.

– Да, пап, тебя тоже.

Наверное, зря я ответил на звонок. Но мне хотелось поскорее покончить с этим, и теперь с этим было… покончено. Я уже было направился за записной книжкой, но остановился. Не хотелось обременять Лили тем, что сейчас чувствовал. Это будет нечестно с моей стороны, ведь ни я, ни она не можем изменить случившегося.

Было всего пять часов, но на улице уже стемнело. Пришло время идти в Дайкер-Хайтс. Поездка на поезде по маршруту «Ди» вышла долгой – никогда так далеко не уезжал. После оголтелых толп, всю неделю заполонявших улицы, в Рождество город опустел. Работали лишь банкоматы, церкви, китайские рестораны и кинотеатры. Все остальные здания, казалось, дремали, погрузившись во тьму. Даже метро пустовало: всего несколько человек на платформе, да кучка пассажиров в поезде. Между тем о Рождестве напоминали многие вещи. Восторженные малышки в платьях и малыши в неудобных костюмах. Доброта, а не враждебность во взглядах прохожих. Отсутствие туристов. Приглушенные разговоры. Всю дорогу от Манхэттена до Бруклина я читал книгу. Но потом, когда поезд вынырнул из-под земли на поверхность, придвинулся к окну, чтобы смотреть на дома, мимо которых мы проезжали.

Я все еще не знал, где искать Дом Щелкунчика. Однако, когда поезд остановился на нужной мне станции, мне в голову пришла идея. Большая часть пассажиров вышли из вагона вместе со мной и пошли в одном направлении: семьи, держащиеся за руки парочки, пожилые люди – они все словно совершали паломничество. Я последовал за ними.

В воздухе чувствовалось что-то странное, словно гудение электричества, как на Таймс-сквер. Вот только мы были очень далеко от Таймс-сквер, и я дивился этому, пока не увидел освещенные огнями дома – один ярче другого. Это была феерия света. Район явно оформляли не какие-то там рождественские дилетанты, а настоящие профессионалы по световому убранству домов и газонов. Каждый дом, куда ни кинь взгляд, сиял огнями всех цветов и оттенков. Везде сверкали очертания Санты, оленей и саней. А под рождественскими огнями стояли коробки с лентами, плюшевыми медвежатами и большими куклами. Если бы Иосиф с Марией так осветили ясли, то их бы увидели даже в Риме.

Я взирал на все это со смешанными чувствами. С одной стороны, я видел обалденное злоупотребление энергоресурсами и свидетельство страшной расточительности, на которые вдохновляет американское Рождество. С другой стороны, озаренный огнями район создавал ощущение праздника и всеобщего объединения. Мне живо представилось, как все жители этого района в один и тот же день украшают свои дома, а потом устраивают вечеринку. Идущих рядом со мной по улице детей зачаровывала эта магия света и красок. Разговоров вокруг было не меньше, чем огней. Меня они не касались, но мне нравилось быть частью радостного оживления.

Найти Дом Щелкунчика оказалось не сложно: солдатики-часовые были ростом не меньше пятнадцати футов, Мышиный король угрожал сорвать празднество, а Клара танцевала в ночи. В поисках записки я скользнул взглядом по руке Клары, а потом – по сверкающим у елки подаркам. Однако записку я нашел на земле, в подсвеченном огнями искусственном грецком орехе размером с баскетбольный мяч. В приоткрытые створки его скорлупы как раз можно было запустить руку.

Найденная мной записка была короткой и ясной.

«Расскажи, что видишь».

Я присел на бордюр и написал Лили о своих противоречивых чувствах, о страшном транжирстве и всеобщей радости. Затем написал ей о том, что предпочел бы тихий и спокойный уголок возле переполненной книжной полки царящему на этой улице буйству энергии. Нет, я не против всего этого, просто каждому – свое. Я признался, что рад окончанию Рождества, и объяснил почему. Потом внимательно осмотрел улицу, стараясь вобрать взглядом все-все, чтобы рассказать об увиденном Лили. Рядом зевал трехлетний малыш, счастливый, но подуставший. Пожилая пара, ехавшая со мной в одном вагоне, закончила обход квартала. Мне представилось, что они приходят сюда из года в год и видят не только дома из настоящего, но и из прошлого. Представилось, что каждое их предложение начинается с фразы: «А помнишь то время, когда…»

Потом я написал Лили о том, чего не вижу. А именно – ее.

«Возможно, ты стоишь сейчас в нескольких футах от меня, рядом с танцующим партнером Клары, или фотографируешь на другой стороне улицы готовящегося сорваться с места Рудольфа. Возможно, я сидел возле тебя в вагоне метро или задел тебя плечом, проходя через соседний турникет. Однако ты в любом случае здесь, даже если не присутствуешь рядом, поскольку эти слова – для тебя, и без тебя бы их не было. Эта записная книжка – странный инструмент: музыканту, играющему на ней, неизвестна мелодия, пока она не прозвучит.