Ян Козак - Святой Михал

— Ну, чего тебе от меня надо? — спросила она со вздохом.

— Чего?! Эх, ты. Подлая ты баба! — снова завизжал он. — Если б я застрелился, тебе было бы все равно.

Войта угрожающе наклонился к ней; он стоял так близко, что она чувствовала на своем лице его дыхание.

— Ты — да чтоб застрелился?! — сказала она пренебрежительно.

Взгляд ее широко раскрытых глаз обжег Войту. В них было столько презрения, что он даже вздрогнул. Хотел ударить ее, но этот взгляд будто парализовал Войту. Он трясся как в лихорадке.

— Дрянь! — просипел он. — Ну и дрянь же ты!

Он вырвал у нее кастрюлю и швырнул ее на пол. Горох рассыпался по кухне. Аничка поднялась со стула.

— Войта, — вдруг тихо проговорила она. — Войта, ступай и убери ружье, пока сюда никто не пришел.

Как побитая собака, униженный, оскорбленный, Войта, пошатываясь, вышел во двор. Сел на чурбан и закурил, жадно затягиваясь. Долго тупо смотрел перед собой. Потом поднялся. Побрел в прихожую, достал веник и подмел штукатурку, выщербленную дробью. Повесил ружье на стену и хлопнул входной дверью.

Он опять отправился в «Венок».

С приходом весны работы у Михала стало невпроворот. Едва кончилось прореживание и обрезка виноградных лоз, как настало время сеять яровые и готовить землю для посадки овощей. В парниках буйно росла рассада. Михал постоянно был в движении — все хозяйство он держал под своим контролем. Никто не знал, где и когда он появится. Создавалось впечатление, что председатель вездесущ. Каждому казалось, что Михал стоит у него за спиной. Но как раз тогда, когда всюду кипела работа, Михалу пришлось уехать на три дня.

Он получил телеграмму с завода, который по заказу кооператива уже давно должен был изготовить для них дождевальную установку. Телеграмма извещала, что работа над нею началась, но в чертежах — их Михал послал еще год назад — что-то неясно. Завод был около Брно, Михалу предстояли две пересадки, и на дорогу в один конец нужен был почти целый день. Но он обязательно должен был съездить, чтобы не пропали плоды их труда за целый год: уже первые засушливые дни в мае могли затормозить рост рассады, а то и погубить ее. Он знал: чтобы экспедиция его была успешной и на заводе поторопились с выполнением заказа, нужно прихватить с собой две бутылки водки и срочно выехать.

Такие деловые поездки невозможно планировать. Михалу часто приходилось предпринимать их, как только в этом возникала необходимость. Впрочем, на этот раз он уезжал с большой неохотой — ведь именно в те дни, когда, его не будет, в Поречье состоится первое предвыборное собрание. Но отложить поездку он не мог.

После разговора с Вилемом и Адамом на площади возле комитета — это было за день до отъезда — он пошел взглянуть на парники. Там он немного поковырялся в глине, измеряя и сравнивая корешки и высоту рассады. Потом прошелся по хозяйственному двору и заглянул в коровник. А оттуда через поле направился к виноградникам.

Он шел не слишком быстро — скорее, брел. Временами останавливался и вдыхал влажный теплый воздух. Вдоль всего берега, между дорогой и виноградником, цвели черешни. Молодые, острые, как лезвия, травинки пробивались из влажной, распаренной земли, устремляясь к солнцу. Воздух густо напитался запахом земли, корней, истлевшей листвы и свежих соков, пробужденных весной к новой жизни, сладким ароматом цветов, усыпавших ветви черешен, горьковатым запахом цветочной пыльцы. Михал засмотрелся на деревья. Окружавший его мир казался сейчас таким спокойным и приветливым.

Но в то же время на каждом шагу ощущалось неукротимое буйство весны, стремление к размножению, продолжению рода. Широко раскрывшиеся цветы обнажили тугие липкие рыльца пестиков и трепетные тычинки. Они манили и звали носящихся вокруг насекомых своим ароматом, своими видными издалека ослепительно белыми венчиками, резко выделяющимися на фоне коричневатой и зеленой листвы. При каждом дуновении ветерка они нетерпеливо рассыпали пыльцу, которая желтоватой мглой повисала в воздухе. Ненасытные, сладострастно выпяченные рыльца улавливали пыльцу и жадно поглощали ее. И едва только удовлетворялась потребность в оплодотворении, как аромат у цветка исчезал. Ослепительно белые, маняще прекрасные лепестки увядали и опадали, покрывая землю, а тем временем распускались новые бутоны. Новые тычинки и новые пестики продирались в мир размножения. В кронах деревьев — среди гудящих насекомых, добывающих пищу для будущего поколения, — ожили старые птичьи гнезда. Самцы вились в воздухе, заливистыми трелями выражая самочкам свое любовное томление, а потом стремительно опускались вниз. Воздух звенел от щебета, чириканья, свиста. На защищенном от ветра склоне, где было тепло и тихо, нетерпеливо пробивались к солнцу первые, пока еще не раскрывшиеся бутоны терновника.

Михал снова остановился; к нему вернулось привычное весеннее тревожное чувство. Сильнее всего он ощущал его, когда начинал таять и пропитывался водой снег, а по речке шел лед, когда он вдыхал запах влажной земли, еще холодный сырой воздух, а на берегах Души краснели налитые свежим соком кусты краснотала. Но при взгляде на цветущий терновник Михала почему-то всегда охватывало странное волнение. Он долго не мог найти объяснения, отчего обыкновенный цветущий куст терна пробуждает в нем такое глубокое беспокойство. И вдруг ему показалось, что он докопался до истины. Михал даже вздрогнул, когда эта мысль пришла ему в голову. Наверно, это была чушь, но он никак не мог ее выбить из головы — он высчитал, что именно в такую пору он и был зачат. В юности он несколько раз с трудом удерживался, чтобы не спросить об этом родителей. Однажды, еще до женитьбы, он поделился этими мыслями с Катариной. Они лежали в нагретой траве, словно в гнездышке, и их переполняло чувство радостного, пьянящего томления. Катарина смеялась — смеялась у самого его лица, глаза ее до краев были полны любви. Михалу показалось, что он и сейчас слышит, как она, смеясь, говорит: «И дурашка же ты, Михал! Знаешь, сколько есть мест, про которые я могла бы думать, что меня там зачали?»

Улыбнувшись, Михал зашагал дальше. Под Горкой он встретил на тропинке цыганочку Эву — школьницу лет четырнадцати. У нее было восемь братьев и сестер — вот сколько детей успела произвести на свет ее мать, тоже Эва, которую много лет назад Михал застиг на винограднике, когда поджидал Катарину.

Эва шла со стороны села; на ней было нарядное платье из силона с серебристой нитью, шею обвивали ярко-красные бусы. Она несла две матерчатые сумки. В одной закудахтала курица, и тотчас из другой тоже послышалось хлопанье крыльев. Увидев белую шею птицы, Михал понял, что она с кооперативной фермы.