Ян Козак - Гнездо аиста

Если меня будут душить так, как сегодня, я готов терпеть это каждый день, с утра до вечера, подумал Резеш.

Старый Хаба подошел к нему и положил руку ему на плечо.

— Мишо, ты, очевидно, не понимаешь, что наделал и какие это может иметь последствия для нас. Нам надо вести себя очень осторожно. Пока мы будем вместе, эта красная шваль ничего с нами сделать не сможет. Мы ведь еще держим их в страхе. — Он прилагал немалые усилия, чтобы говорить спокойно. — Ты уверен, что они действительно это сделают? Действительно предложат людям помощь?

— Они уже начали это делать, — сказал Резеш и взглянул Хабе прямо в глаза. Лицо Хабы побагровело от возбуждения и ожесточения. Резеш вспомнил, какой вид был у Хабы, когда приехала «передвижная весна». Тогда он весь обмяк и, казалось, совсем сник. Но вскоре снова воспрянул духом, будто его питала злоба. А после того, как удалось развалить кооператив, каждое слово Хабы стало для Трнавки законом.

— От тебя теперь многое зависит, — продолжал Хаба. — Мы должны что-то придумать. Хорошо хоть, мы знаем их планы.

— Я уже придумал: завтра буду сеять, — сказал Резеш. — Вот и все.

— Так ты уже не с нами? Ты уже забыл все беды, которые принесла эта шваль? — крикнул Хаба со злостью. — Ты должен решить. С нами или с ними — есть только две возможности. Ты, видно, и сам не понимаешь, что ты натворил и чем рискуешь.

Да пошли вы все! Сейчас я начну ругаться, как Канадец, мелькнуло в голове у Резеша.

— Это угроза? — спросил он.

— Понимай как знаешь, но мой тебе совет: будь осторожен, — сказал Хаба. — Возьмись за ум, пока не поздно.

— То, что ты сделал, — настоящее свинство! — вмешался Эмиль.

— Заткнись, — сказал Резеш. — Не тебе говорить о свинстве. — Он обвел глазами комнату и остановил взгляд на Марче. Она все время молча стояла у печки. Губы со были приоткрыты, казалось, ей трудно было поверить, что все это происходит наяву. Глаза ее встретились с глазами Михала.

— Ну, хватит, — сказала она и подошла к столу. — Вы поговорили, и хватит. Господи, неужели никогда покоя не будет? Одни кончат, так другие начнут. А нам работать надо. Вы же слышали: утром мы будем сеять.

Она выпрямилась, и свет лампы упал на ее лицо, пылавшее от возмущения.

— Мы есть собираемся. Садись, Мишо.

Она решительно сняла с плиты кастрюлю с супом, из которой торчал половник, и понесла ее на стол. Все, оторопев, следили за ней.

— Ты что, рехнулась? Что это на тебя нашло? — заорал Дюри, и глаза его налились кровью.

— А ты не суйся не в свое дело! — взорвалась Марча. — И отойди с дороги. Слышал? Нам утром надо в поле, уже давно пора спать. — Она прошла между Дюри и старым Хабой, поставила кастрюлю и помешала суп половником. Затем наполнила тарелку Михала до краев и стала наливать себе. — Ешь, Мишо, садись и ешь.

Она больше не глядела в их сторону. Словно их в комнате вообще не было.

Храбрая, подумал Резеш с любовью. Ты права, надо наконец поесть.

Он сел.

Марча, наклонившись над дымящимся супом, отерла с лица пот. Резеш улыбнулся ей и опустил глаза в тарелку, но был настороже: он не знал, что происходит за его спиной.

Все молчали.

— Что ж, пойдем, — произнес немного погодя Дюри.

В этот момент задребезжало окно, стекло посыпалось, в комнату влетел камень.

Резеш вскочил. В темноте за окном был слышен удаляющийся топот.

— Кто это?.. Вот бандиты! Видать… — Он запнулся и умолк, не докончив фразы. Слова повисли в воздухе.

— Теперь ты знаешь, что думают о тебе люди, — прохрипел Хаба. Резеш не ответил. Только сжал губы.

— Давай есть, — сказал он Марче медленно, с трудом сдерживая себя. — Стекло соберешь потом.

Он сел. Марта растерянно посмотрела на него, потом кивнула, и в глазах ее блеснули огоньки.

— Верно, Мишо, — сказала она. — После подмету.

За их спиной громко хлопнула дверь.

Павел и Демко весь вечер просидели в канцелярии, перебирая картотеку жителей деревни. Надо было выяснить, кому и в какой последовательности вспахать землю, чтобы трактор не гонять зря по полю. Некоторые участки были такими узкими, что трактору на них и развернуться негде.

— На эту лапшу мы не поедем, — сказал Демко. — Пусть мужики сами поймут, что такое объединенное поле.

Павел был рад, что эту работу они делают вместе. Он представил себе, с каким недоверием подходил бы к каждому безлошадному крестьянину Петричко, а ведь раньше с Петричко он связывал все хорошее, на что они надеялись. Эх, как часто человек ошибается!

Вспомни только, что ты недавно думал о Гойдиче. Прошлой весной ты проклинал его, потому что он оставил вас без помощи. Тогда ты не знал его, ты еще многого тогда не знал. Можно быть очень несправедливым, если судить о человеке только по тому, как он тебе представляется. Поэтому так часто противниками оказываются люди, которые по существу очень близки друг другу и должны быть заодно.

Демко — его широкое лицо, освещенное настольной лампой, стало серым от усталости — держал в руках готовый список.

— По моим подсчетам, тут около двадцати пяти гектаров, — сказал он, — Совершенно точно подсчитать заранее нельзя, но мы можем помочь четырнадцати крестьянам. На большее у нас не хватит сил, хоть разорвись на части.

— Четыре или пять дней работы, если все пойдет как надо, — сказал Павел. — Если будем работать в три смены и трактор не сломается, тогда мы осилим.

— Работы невпроворот, а мы уже сейчас едва на ногах стоим, — проворчал Демко. — Но иначе нельзя.

Он встал и, зевая, потянулся. С минуту молча сонно наблюдал, как Павел собирает со стола и скамейки бумаги и складывает их в разбитый, скрепленный планками ящик. Потом снова зевнул и усмехнулся:

— Что-то сон одолевает. Ты тоже иди спать. На сегодня хватит.

— Зайду только к Ивану, — кивнул Павел. — Я обещал ему занести список.

— Ну хорошо. А потом поспи хоть немного, а то забудешь, как люди спят.

По лестнице они спустились вместе. Павел пошел через площадь к ручью и за мостиком повернул на дорогу, ведущую к верхнему краю деревни. Только в трех домах еще светились окна, у Матухов тоже горел свет, выхватывая из тьмы планки забора и ствол старой груши.

— Не поздно? — спросил Павел в дверях.

— Я жду тебя, — ответил Иван.

Он сидел уже около часа, опершись локтем о край стола, и подремывал. Утром, с самого рассвета, его ждала работа. Но как только Павел вошел, Иван сразу оживился, поднялся со стула и с нетерпением выхватил из рук Павла лист бумаги.

— Хочешь есть, Павел? — спросила Эва. Она зашивала разодранный рукав детской рубашки и вся просияла, когда он вошел.

— Мне бы только попить.

Он сам взял с полки кружку и зачерпнул воды из ведра у двери.