Борис Макаров - Знамя Победы [litres]

Мы любили Родину за ее историю. За Куликово, усеянное вражескими и русскими костями поле. За победный звон русских мечей на Ледовом побоище. За стойкость русских солдатушек бравых ребятушек на Бородинском поле. Мы любили ее за отвагу Чапаева. За дерзость и презрение к смерти Чкалова. Мы любили Родину за то, что она подарила нам славу Папанина и Шмидта, Стаханова и Гризодубовой.

Мы любили Родину за наши пионерские костры и песни. Мы любили Родину за ее мудрых, великих вождей – Ленина, Дзержинского, Сталина. Мы любили Родину за ее миролюбие и за «бронепоезд, стоящий на запасном пути». Мы любили Родину за нее, нашу уверенность, что никогда и никому не отдадим и пяди ее земли, что при необходимости разобьем врага на его территории, ведь в бой нас поведут Буденный и Ворошилов – великие полководцы великой державы.

И никто не имеет и никогда не будет иметь права попрекнуть нас в этой любви, ибо наша любовь была бескорыстной и честной – любовью детей к своей матери, к своему отцу, и не наша вина в том, что часто, как теперь кажется, к месту и не к месту, мы путали, переплетали свою любовь к родному отцу, родному-единственному, с любовью к нашему общему отцу, отцу всего нашего народа Иосифу Виссарионовичу Сталину. Сталину, который с высоких кремлевских башен и днем и ночью видит каждого из нас и благословляет каждого из нас на труд и подвиги во имя нашей великой Родины, нашей любимой Родины.

И все же смею и буду утверждать, что так любить свою Родину, как любят и любили ее во все времена моряки, не может никто.

…Корабль выходит в открытое море. Позади, за кормой, остается земля – города, села, деревушки, поля, леса, озера, реки, матери, отцы, жены, невесты, дети; все, что я перечислил, – все, без чего человек просто-напросто не сможет жить. И уж если морякам придется защищать все это, все, что мы называем Родиной, от врагов – то они будут драться до конца, до последнего дыхания.

…Сразу же, как только прозвучало сообщение о начале войны, о нападении фашистов на нашу Родину, сотни моряков-тихоокеанцев обратились к своим командирам с просьбой направить их на фронт. Среди них был и я.

И все мы получили отказ:

«Ваш фронт там, где вы несете службу – на Дальнем Востоке…»

Я и мои друзья-товарищи снова и снова и устно, и письменно обращались во все инстанции: «На фронт!.. На фронт!.. На фронт!..»

Увы, ответ был все тот же…

…С обугленными от ненависти сердцами слушали, читали мы сообщения о злодеяниях фашистских захватчиков, о разрушенных ими городах и селах, о грабежах, убийствах, издевательствах над нашими советскими людьми, о гитлеровских планах превратить нашу Родину в страну рабов… И снова просились, снова писали заявления…Безрезультатно просили, писали…

…Враг разбит под Москвой!.. Враг разбит под Сталинградом… Война на переломе… Война идет к концу… А мы… Мы… Мы… Неужели фашистов уничтожат, Гитлера посадят в клетку без нашего участия, без нас… А на нашу долю только выпадет возможность ходить на экскурсию в зверинец, где бесплатно будут показывать беснующихся в стальных клетках Гитлера, Геббельса, их генералов – убийц, грабителей, насильников, палачей, карателей…

«Где вы были, когда наши солдаты, наши дети умирали в боях за Родину», – спросят нас матери и отцы героев, отдавших свои жизни за честь и свободу нашего народа.

«Где же вы были…» – спросят нас их невесты и жены…

«Где же вы были…»– спросят нас их дети…

«Ваш фронт там, где вы несете службу, – на Дальнем Востоке», – отвечали нам, как всегда, наши командиры…

…И как это почти всегда бывает в любых подобных ситуациях, наши просьбы, наши рапорты, наши мольбы были услышаны, когда мы перестали надеяться…

…Короткое прощание с оставшимися на кораблях друзьями-товарищами – и мы, счастливчики, превратившиеся в мгновение ока из мореманов в морских пехотинцев, едем на Западный фронт, едем бить ненавистного врага.

На нас все та же морская форма, но нам предстоит воевать на суше и уже в боях с врагом доказывать, что мы носим свою форму не зря, что мы и на суше остаемся моряками, живущими и сражающимися по вечному морскому закону: «Один за всех, и все за одного!»

…Нашей ротой морской пехоты командовал старший лейтенант Тимофей Кузьмич Сударев. Он был всего лишь на пять лет старше меня, старше матросов моего призыва. Посмотреть со стороны – обыкновенный парень. Рост – средний, чуть сутуловатый, белесый, глаза серые. Пройдешь мимо – не обратишь внимания. Но храбрости и злобы на фашистов – на десятерых, хотя и у нас сердца пепелила ненависть. Поговаривали, что у Сударева с фашистами свой личный счет. Что еще в самом начале войны оккупантам удалось схватить его отца – первого секретаря райкома одного из пограничных районов. Мать Тимофея Кузьмича, узнав о том, что палачи объявили день и час казни ее мужа и приказали всем жителям райцентра явиться на центральную площадь точно в назначенное время (за опоздание или неявку – смерть) смотреть, как будут сжигать бандита-коммуниста, для чего заранее завезли туда несколько возов сучьев и валежника, сама пришла в немецкий штаб и попросила сжечь ее вместе с мужем.

Фашисты оказались отзывчивыми и просьбу ее выполнили.

Насколько была правдива эта история и была ли она вообще – не знаю. Почти каждый из нас так или иначе был затронут, ранен войной. Хотя она была еще далеко от окончания, успела ужалить многих, очень многих. У кого-то погиб на фронте отец, у кого-то брат, у кого-то на оккупированной врагом территории оказались родные и близкие… Рассказывать о своих бедах, горестях – перекладывать их тяжесть на души и сердца друзей-товарищей. А их, бед, горестей, хватало у каждого и своих. Да и где гарантия того, что суровые, только что вышедшие из боя или идущие в бой парни не посчитают тебя нытиком… Расспрашивать друга, товарища, почему он хмурится, скрипит зубами, – копаться в чужой ране…

Так что все переживания, все боли свои каждый из нас нес в себе и выплескивал, выдыхал их только при встрече с врагом. И поверь мне, горячими, очень горячими, огненными, обжигающими были эти выдохи…

Сожженные фашистами города и села, наполненные пережитым горем глаза женщин и детей просили, требовали отмщения.

…Мы хоронили павших в боях товарищей, хоронили без слез. Без прощальных речей, с одной клятвой павшим: «Отомстим!»

…Я, наверное, усыпил тебя, Сынок… Оно ведь нам, старикам, только разговориться, удариться в свои воспоминания, а там – не остановишься…

– А я вот слушаю вас, Сергей Сергеевич, и думаю: до чего же мы, люди, особенно молодые, нелюбопытные, не сказать хуже – равнодушные… Почему?

Вот заговорили мы о моем отце. Всю войну он прошел, проехал на своей полуторке. Сколько всего повидал, испытал. Контужен был. После войны, можно сказать, до последнего своего дня работал, ходил, он сам так и говорил – «ходил», как моряки о себе говорят, в дальние рейсы. С работы домой, как правило, возвращался поздно. Приедет – а мы уже спим. В рейс тоже раным-рано отправлялся – в четыре-пять часов утра. Он в рейс – мы спим. В воскресенье тоже, бывало, целыми днями с машиной возится. То мотор барахлит, то камеры латать надо. Выпадет свободная минута – по дому дел полно. Отец с мамой всегда, хоть небольшое, хозяйство имели: корову, теленка, свинью, кур. Ну и, как у всех селян, у нас и сегодня огород имеется. Без земли и сейчас не проживешь.