Дмитрий Бавильский - Желание быть городом. Итальянский травелог эпохи Твиттера в шести частях и тридцати пяти городах

Что поделать, если именно Болонья подарила миру тот самый академизм, что не способен даже в лучших проявлениях, включая Гвидо Рени и братьев Карраччи (впрочем, все это началось много раньше, достаточно пройтись по выгородкам с работами Лоренцо Коста – ведь даже Перуджино менее однообразен), прыгнуть выше наглядного ремесленничества.

И после всех этих апофеозов, траченых молью, вполне логично, чтобы вершиной эволюции болонской школы, ее современным навершием стал Моранди, совсем уже «тихий лирик» и антагонист всего монументального. Но это в соответствующем разделе MAMbo совершенно не читается.

Если экспозиция в пинакотеке четко и недвусмысленно выказывает кураторскую позицию, сотворившую из истории одной живописной школы увлекательный роман с однозначно расставленными оценками, то в MAMbo просто развесили картинки покрасивее без какой бы то ни было явной экспозиционной логики. Выставка в ГМИИ вышла гораздо решительнее и эффективнее.

Зато возле MAMbo есть тихий сад со скульптурами и фонтанами. Постоянно перемещаясь из кипучего центра города к уравновешенным предместьям, я начал ценить в Болонье места уединения и пустоты. Их много, но до них еще нужно добраться.

Хотя, честно говоря, это, скорее всего, четверг сегодня такой. Даже внутри университетских кварталов – сплошная сонная элегия. И во время перерывов между парами тоже.

Это поначалу я решил, что все студенты сегодня учатся, но мне пришлось провести на университетских землях массу времени, а брат-студент все не прибывал и не прибывал. Хотя рекламные пакетики с конфетками (или леденцами?) M&M (акция сейчас маркетинговая, видимо, проходит) раздавали у выхода из аудиторий и на площади у Сан-Джовани-Маджоре точно так же, как все прошлые дни.

Только их сегодня брали почему-то менее охотно.

Возрасты городов

Есть какая-то важная для меня закономерность в том, что город схватывается на пике развития. Это, кстати, говорит о том, что у Москвы все еще в будущем (хотя мне от этого не легче – я-то этого не застану), а Пиза и Сиена, к примеру, оставляют нам автопортреты цивилизации на разных этапах своего развития.

Для меня эти автопортреты – чуть ли не самое интересное: точно так же еще в Венеции четыре года назад я искал аутентичные ландшафты, не тронутые современностью. И они там есть, особенно ночью и на периферии. Та самая донаполеоновская Венеция, которая до сих пор способна кружить голову. В России такую аутентичность и «верность конкретной эпохе» можно встретить, лишь спустившись в московское метро (все прочие метрополитены находятся уже на исторической территории моей собственной жизни): наша страна молода и величава, поэтому здесь ничего кроме индустриализации–коллективизации–оттепели–застоя в цельном виде не сохранилось.

Питер и города-страны «Золотого кольца» ведь не в счет?

С другой стороны, у нас еще слишком много «жизни». Мы во всех смыслах молоды и боевиты. Ведь если центр города каменеет – это хорошо лишь для туристов: жизнь из него автоматически уходит в пригороды, город оказывается оставлен на растерзание толпам чужаков.

Но в пригородах по определению ничего не происходит, кроме бытовухи, поэтому общественная и интеллектуальная жизнь замирает, несмотря на потоки интернационального люда, вымывающего из исторических центров остатки аутентичности. Библиотека Архигимназия

Самая спокойная сегодня экспедиция сложилась в библиотеку Архигимназия, продолжившую тему утреннего медицинского музея восковых фигур своим анатомическим театром архитектора Антонио Паолуччи (Antonio Paolucci), выученика Болонской академии братьев Карраччи. Это на центральной площади, но чуть наискосок от Сан-Петронио, уже внутри Музейной улицы, – место, откуда, как я понял по экспликациям, есть и пошел Болонский университет.

Ненароком туда забрел уже в первый или во второй вечер, бесцельно блуждая по аркадам, а там почти классический двухэтажный дворик с арочными галереями 1562 года, все своды которого расписаны (геральдическими в основном) фресками – с десятками, если не с сотнями гербов, орденов и родовых знаков.

Просто заглянул в освещенный двор, ну и пошел вслед за праздным народом, поднялся на второй этаж, куда вели эффектные парадные лестницы, сплошь испещренные гротесками, и попал на встречу с каким-то итальянским писателем в зале Стабат Матер, названным так в честь Россини (привет, Пезаро!) – именно здесь 18 марта 1842 года прошла одна из премьер этого опуса под руководством Доницетти.

Через пару дней заглянул сюда еще раз, чтобы получше разглядеть росписи, а главное, за три евро сходить в самый первый европейский анатомический театр, полностью построенный в 1637 году из кипарисового дерева (лишь знаменитый падуанский в Палаццо дель Бо построен раньше – в 1523–1562 годах, но там я отметился пару лет назад) и скрипящий под ногами кипарисовыми досками.

Падуанский анатомический театр, впрочем, и эффектнее (овальной формы), и сохраннее – на выставке в фойе прямоугольного, болонского, показывают снимки бомбежки 1944 года, когда погибло большинство фресок и сгорел кипарисовый кабинет, откуда извлекли обгорелые статуи 12 самых знаменитых врачей прошлого. Они и теперь аутентичные, а вся прочая деревянная обшивка с панелями и рядами скамеек за изгородями с мощными балясинами – реконструкция. К сожалению.

Но весьма величественная и суггестивная: над прозекторским столом со столешницей неправильной формы из белого мрамора нависает деревянный ангел, а кафедру, с которой вещали преподы, поддерживают две фигуры «спеллати» – людей с полностью снятой кожей, так что видны все мышцы. Их в 1734 году сделали по рисунку Ercole Lelli.

Над балдахином, служащим кафедре навершием, восседает скульптурная аллегория анатомии, впрочем, одетая не только в кожу, но и в одежды, античными складками струящиеся вниз.

Вместо цветка амур посылает ей не что-нибудь, а бедренную кость, и главное ощущение от театральной залы, как от любого кабинета, полностью (включая потолок) обшитого деревом, – зудящая за левым ухом дискомфортная теснота. Несмотря на то, что театр просторен и нигде не жмет, а билет позволяет сбежать отсюда и углубиться в коридоры первого этажа.

Вообще-то здесь библиотека, но не такая, как это обычно у нас, потому что у нас нет, не осталось (или не было?) зданий культурной направленности XVI века. С огромными залами, заставленными антиквариатом, поскольку книжные шкафы, стеллажи и витрины стоят здесь еще с «тех самых времен» и сами по себе являются памятниками истории, не говоря уже о резных дверях с промельками навороченных барочных залов (в некоторые удается ненадолго просочиться), и с росписями стен, заставленных и завешанных рядами геральдических символов, исполненных из хрупкой терракоты.