Дмитрий Бавильский - Желание быть городом. Итальянский травелог эпохи Твиттера в шести частях и тридцати пяти городах

Выше желто-песчаной крыши и черного неба – широкая полоса кирпично-красной рамы. Совершенно вспомогательная, она теперь выходит на первый план из-за того, что прочие подробности утрачены, а куски живописи уже картиной не являются, они лишь обозначают место, на котором она когда-то была, напоминая то ли домотканый ковер, сшитый из полос разного цвета, то ли абстрактную композицию в духе срединного Ротко.

Но назвать это «Ротко» означает эстетизировать то, что осталось, пригладить его и наделить приемлемым значением, тогда как то, что видишь, уже не эстетизируется. Это уже не художественный памятник, но историко-культурный – мемориал памяти фрески выдающегося и крайне редко встречающегося живописца. Памятник поздней, запоздалой бережливости.

Но хоть что-то, хоть (буквальный, если учитывать две умильные звериные морды) шерсти клок. От многих работ Уччелло или Пьеро делла Франческа не осталось даже стен или мест, в которых они когда-то лучились.

Тем более что в той же капелле, по иронии судьбы, находится еще и прелестная алтарная картина Франческо Франча, терракотовая «Мадонна дель Кармина» (Madonna del Carmine) Якопо делла Кверча и жуткая угловая фреска XIX века с пророком Илией, развернутым к нисходящему к нему ангелу в белом (художник Алессандро Гуардоссони), то есть микст совершенно разнобойный и неудобоваримый.

В той же церкви, мимо которой так легко пройти и которая столь наглядно рассказывает о запутанных маршрутах, коими в веках жила Болонья, есть хрустально чистое, весьма «перуджиновское» «Вознесение Богородицы» Лоренцо Косты, «Мадонна с младенцем» Симоне деи Крочифисси, «Распятие» Бартоломео Бези, «Положение во гроб» Амико Аспертини, «Святой Жером» Лодовико Карраччи, «Поклоненье волхвов» Джироламо да Капри и «Мадонна с младенцем, святыми и заказчиком Маттео Мальвецци» Джироламо Сичиоланте да Сермонента в центральном алтаре.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

ПОСЛЕ

ТЕТРАДЬ ШЕСТАЯ (Б). ВНУТРЕННЯЯ ИТАЛИЯ ВНУТРЕННЕЙ ИТАЛИИ

Болонья. Феррара. Парма. Модена. Саббьонета. Кремона

Любое путешествие – попытка возвращения, поиск, останавливающийся там, где я достигаю места, похожего на предмет моего желания…

Ив Бонфуа. «Гробницы Равенны».

Перевод Марка Гринберга

Умер Борис Бергер

Так уж вышло, что за день до моего отъезда в Италию мой друг, художник и поэт, а еще документалист и издатель, музыкант и дизайнер (всего не перечислишь) Боря Бергер сказал мне: «Можешь хранить секреты? Врачи сказали, что мне осталось ровно три недели». И я все это время ездил и думал о нем, типа времени в поездке мне все меньше и меньше остается, но это только поездка, а вот у Бори…

А вдруг пронесет и страхи окажутся преувеличенными?

Боречка любил постоянно преувеличивать и делать большие глаза, хотя, как потом оказывалось (совсем как сейчас), все его преувеличения были правдой. Просто Боречка подавал ее всегда так эффектно и с такой небывалой искренностью, что казалось – Бергер опять блажит.

Ему же нравилось удивлять, особенно когда я просил его поберечься и говорил, что он идет по жизни без подстраховки. Боречка затягивался, щурился от удовольствия: да-да, без подстраховки… как канатоходец…

Но надежда все равно была. Тем более что врачи – они же такие дураки и перестраховщики, особенно немецкие. К тому же они не раз спасали нашего Боречку и подымали его буквально из руин. Поэтому и казалось, что эта игра – смерть догоняет, а Боречка опять убежит и спрячется в своем немецком домике – будет продолжаться чуть ли не вечно и все это не по-настоящему, не всерьез.

Притом что он как-то так неубедительно сказал про эти три недели, что можно было подумать – розыгрыш или очередная бергеровская шуточка: Боречка любил шутить над тем, над чем шутить не принято или даже нельзя.

При том был он бесконечно добрым, мягким и даже наивным человеком, хотя и буреломного темперамента – ни в чем не знал удержу, а если входил в раж, остановить его было невозможно. Однажды мы с ним устроили фотосессию на Лычаковском кладбище во Львове. Боречка очень любил это место и скучал по Львову, а умер в Германии....

Боречка – братское сердце, как мы говорили друг другу нежно, братка , немного мне Остапа Бендера напоминал – он же мог бы его легко сыграть, например, в кино. Или в театре. Только озадачен был этот Бендер не поисками сокровищ мадам Грицацуевой, но своей творческой реализацией, за которую переживал больше всего. Даже когда придумал Котю, вписывая фотографическую мордаху своего кота в шедевры мирового искусства, а потом начал делать своих космозиккеров – многодельные скульптурные инсталляции, состоящие из отдельных одноглазых фигурок, стоящих на морской гальке. Похожие на милых инопланетян, они составляли что-то вроде ангельского воинства, несли энергию и свет, а также помогали при медитации.

Боря вообще мог почти все – столько у него было мощных талантов, которые он разбрасывал не менее мощно.

Снимал документальное кино, делал перформансы и скульптуры, графику, шелкографии, плакаты, превосходно писал (но так и не удосужился собрать свои тексты в книгу, хотя постоянно говорил об этом), наконец, был издателем, создавшим мощное, странное и независимое интеллектуальное издательство «Еmergency Еxit», «Запасный выход».

Там Боречка и издавал других, но не себя, устраивал шумные тусовки в «Клубе на Брестской», потом уезжал в Германию, чтобы вернуться, снять большую квартиру на Пресне или на Лубянке, чтобы обрасти там новыми друзьями, которые обязательно должны быть все тут рядом – он же был мгновенно реагирующий, очень веселый и бескорыстный, делал красивые, но незаметные вещи – типа спичечных коробков со своими логотипами, жестяные коробочки для альманаха, каждую публикацию «Запасного выхода» (это ведь он первый придумал издавать самых интересных блогеров из ЖЖ) окружал массой остроумных и совершенно бесполезных вещей, которые затем растворялись в повседневности.

У него все получалось, когда он делал это для других, но сбоило, если для себя. Только семья, которую он бесконечно любил и ценил, не сбоила – жена и боевая подруга Таня Мун, которой он дорожил больше других, дочка Алиса, успехами которой гордился и хвастался, папа Нафтулла, про которого Боря рассказывал байки как про большого восточного мудреца, горячо любимая мама…

Боречка поразительно любил жизнь и как никто боялся смерти. Рассказывал, что, просыпаясь, каждый день в шесть утра молится, чтобы Бог дал ему еще немного пожить, а теперь вот смерть нагнала его и лишила всех страхов.

Когда мы говорили в последний раз, он попросил меня писать из Италии как можно больше и как можно чаще – это его отвлекало от… от умирания? Он не так сказал, немного иначе, немного растерянно или стесняясь ситуации, мол, отвлекаюсь, забываюсь, становится как-то легче. Вот я и строчил, как пулеметчик, думая о том, чтобы принести Боречке хоть толику пользы.