Анатолий Чмыхало - Седьмая беда атамана

— Представь, что вызвал меня Никита Федорович.

— Цепляев! — невольно воскликнула она.

Это был командир дивизии, в которой воевал Заруднев на Южном фронте, вместе били Корнилова и Деникина.

Какое-то время лечились в одном госпитале. И уезжая в неведомую Сибирь на должность командующего частями особого назначения Томской губернии, Цепляев взял с собой хорошего, смелого рубаку. Он сам представил Заруднева к ордену за отвагу и находчивость в бою под Приморско-Ахтарским. Цепляев посылал Николая в Киселевск, а когда его самого перевели в Красноярск, захотел и здесь видеть Заруднева под своим началом.

Поезд останавливался часто и подолгу озадаченно стоял даже на самых крохотных станциях, где никто не сходил и не садился. А когда прибыли на действительно крупную станцию и пассажиры стремглав побежали за продуктами на пристанционный базарчик, Николай вспомнил вдруг, что гостинцев в Киселевске он купить не успел, а приезжать к родне с пустыми руками было стыдно. И тогда он, на бегу шаря у себя в карманах, бросился со всех ног к продовольственной лавке, стоявшей несколько на отшибе.

Полина наблюдала за ним в окно. Вот он легко взбежал на крашенное суриком крыльцо, вот в двери столкнулся с кем-то.

В это время поезд вздрогнул и тронулся. Пестрая масса людей, толпившаяся на перроне и базаре, мигом пришла в движение. Пассажиры кинулись к своим вагонам, прыгали на подножки, подавали бегущим руки.

Николай бросился к поезду одним из последних, когда состав уже набрал скорость. Николай бежал, высоко вскидывая ноги, как вспугнутый дикий козел, и пампушки, баранки, конфеты веером разлетались по дощатому настилу перрона. А когда ему все-таки удалось вскочить на подножку вагона, поезд, словно споткнувшись, резко замедлил ход и остановился.

— Из-за тебя, однако, — встретила Николая сердитая мать семейства. — Теперь вот стоять будем.

По вагону прошла худая черномазая проводница. Она сказала, что беспокоиться нечего, это паровоз подтянул состав к водозаборной колонке.

Подавая Полине полупустые бумажные кульки, Николай рассмеялся. И потом он еще долго смеялся, и Полина смеялась, и все смеялись, глядя на них. Даже стрелочник у своей полосатой будки, выставив зеленый флажок, посмотрел на уткнувшуюся в окно Полину и тоже принялся скалить зубы.

— Народ-то какой! — Полина восторженно шепнула мужу.

— Какой же? — как бы поощряя ее на душевные слова, спросил Николай.

— Хороший и даже очень прекрасный! — сказала Полина. — Добрый народ!

Услышав ее, поперхнулся крошками дюжий бородатый мужчина с обветренным лицом таежника. Он презрительно посмотрел на нее и сплюнул:

— Дрянь люди. Неправдой живут.

— Вы думаете? — приняла вызов она.

— Не токмо думаю, а этак оно и есть.

Бородач поднялся, давая понять, что разговор окончен, распространяться больше ни к чему, и, коренастый, основательный, прошел к тамбуру. Все примолкли. Это молчание, растерянное, неловкое, продолжалось до самого возвращения мужика, который, кстати, вернулся скоро. Когда он опять сел на свою боковую полку, загородив сапожищами весь проход, Николай, глядя в хмурое лицо таежника, сказал:

— Напрасно вы, товарищ.

— Терзают, безо всякого сострадания терзают и колотят друг друга. Дрянь люди. И купят, и продадут.

— И не приведи господи! — сказала мать семейства из-за перегородки. — У меня вон мал мала меньше, исусики и аспиды, вредные погубители моей разнесчастной жизни. К родной сестре их везу, коровка есть у сестры. А мой-то Карташев! Уж как он меня терзает! Как терзает! Горький пьяница, все до последнего пропил.

— Будто места на земле не хватает, а одну тайгу возьми — сколь в ней добра пропадает зазря! Селись, где хошь, и живи, и дай жить другому, — философствовал бородач. — А то с ножами да со всякими пукалками бегают.

— С какими пукалками? — спросил Николай.

Мужик сплюнул еще и еще и с нескрываемой неприязнью ответил:

— С той вон, что у тебя на поясе. Смекаешь, боюсь-де? А я не боюсь никого. Я сам по себе и прошу меня в этаком разе не трогать.

— Чего привязался к человеку! — одернул бородача его сосед по полке, мордастый парень в черненом полушубке, опушенном серой смушкой. — Человек, может, бандитов ловит.

К ним подошла горластая тетка, замахала увесистыми кулаками:

— Загубил Карташев мою безотрадную жизню!

Кто-то, невидимый за перегородками, вмешался в разговор металлическим басом:

— Кого там! Переловили бандитов. Самого Соловья-разбойника поймали.

— Держи карман шире, — проворчал бородач. — Соловей — пташка залетная, был и нету.

— Эй! — грохнул бас. — Помалкивай, ежели не знаешь!

— Карташева надо забрать, ей-богу, — пошла на Николая тетка.

Бородач не смирился с кажущимся поражением, ответил чугунно пророкотавшему басу:

— Едрена корень, знаток выискался. Ежели хочешь подноготную правду, так взяли одних слабосильных баб, через нашу деревню вели. И этого молодца, — он кивнул на Заруднева, — там я видел. Ну, скажи теперь, брешу, а?

— Вроде бы нет, — сказал Николай.

— То-то и оно, — торжествующе заключил бородач. — Дрянь люди.

— Так и есть! Сущий ирод! — крикнула мать семейства. — Наплодил мне злодеев!

— Это кто же ирод? Соловьев? — снова вмешался парень в полушубке.

— И он ирод! — грохнула под запал тетка, тяжело дыша от волнения.

— Соловьев не хуже тебя, дырявая ты бадья! — вдруг огрызнулся парень.

— Оскорбляют! Грабют! — истошно завопила тетка. — Бьют!

— Вот ты сказал, что Соловьев не хуже. Так чем же он тебе приглянулся? — спросил Николай у парня.

— Не связывайся с ними, — шепнула Полина.

— Нет, пусть объяснит.

Парень в полушубке хохотнул, оглянулся, ища под держки:

— Руки у него такие же, как у тебя. Человек он, жива душа.

— Твой Соловьев есть бандит самый последний! — снова донесся густой бас.

— Не трогай его, так и он тебя не заденет, — сказал парень. — Ему тоже существовать надо.

— Откуда знаешь Соловьева? — спросил Николай.

— А кто его не знает! Он, поди, нашенский. Жить хочет, как ему ндравится, чтоб никто не остепенял.

— Ишь чего захотел! — осуждающе загудела мать семейства.

— Ты подумай, что получится, если каждый будет жить по-своему, — сказал Николай парню.

Тот не смутился:

— Ничего не получится. Все и всегда будет в полном аккурате. Промежду прочим, говорят, и гепеу им куплено.

— Брось трепаться, — грубо одернул Николай.

— Хо, да у нас в газетах про энто писали. Много писали. Сам читал, — несколько оробев, сказал парень.

— Не трепли лишнего, — строго посоветовал соседу бородач, уже потерявший интерес к случайной вагонной беседе. — А люди, граждане вы мои, не стоят доброго слова. Люди дрянь.