Анатолий Чмыхало - Седьмая беда атамана

Следователь спрятал фланельку и привычным движением кинул очки на нос:

— В таком случае я слушаю вас.

Если товарищу Зарудневу необходимо познакомиться с делом тридцать дробь двадцать три на шестьсот десяти листах, оно здесь, в суде, его можно взять сию же минуту. Правда, давать по делу пояснения некому, так как он, Косачинский, как видите, занят.

— Жена Соловьева в Красноярске? — спросил Николай.

— Осипова?

— Да.

— Здесь, в домзаке.

— Нельзя ли встретиться с ней? — попросил Николай, не очень-то надеясь на положительный ответ. Он знал, что существуют строгие правила, запрещающие общение с заключенными до суда. Но он же не родственник ей и не соучастник, и даже не свидетель, он официальное лицо.

— Оставьте ваши документы. Я попытаюсь. Если удастся убедить прокурора, то увидеть Осипову вы сможете не раньше, чем через три часа, — Косачинский сунул в рот очередную папироску.

Через указанное время Заруднев снова был в кабинете у следователя. Без особых церемоний Косачинский сказал ему, что сейчас приведут Осипову. Только беседовать Зарудневу придется не с глазу на глаз, а в непременном присутствии Косачинского. Если что-то будет не так, следователь сделает необходимые замечания как арестованной, так, извините, и товарищу Зарудневу.

Николай не представлял, о чем будет говорить с женой Ивана Соловьева. Что-то спрашивать у нее об атамане? Вот именно. Ему нужно знать, намерен ли Соловьев немедленно разоружиться и на каких условиях. Был ли у нее с мужем хоть когда-нибудь разговор об этом? Нужно ей сразу же внушить, что своей откровенностью она может помочь не только себе, но и Соловьеву, которого она, наверное, любит.

Наконец Осипова появилась. В слинялой кофте, она вошла безбоязненно и встала у двери. Косачинский не спеша снял очки, снова протер их, только теперь уже рукавом пиджака, и устало сказал:

— Анастасия Григорьевна, это Заруднев, командир эскадрона особого назначения. Он хочет поговорить с вами по вашему делу. Вы имеете право отказаться от встречи, как гласит закон…

Пока Косачинский объяснял Осиповой ее незыблемые права, Николай разглядывал ее, продолжавшую стоять у порога с руками за спиной. Взгляд ее был враждебным, во всем чувствовался волевой характер.

— Садитесь, Анастасия Григорьевна, — сказал Косачинский тем привычным вежливо-официальным тоном, которым он обращался к заключенным бессчетное число раз.

Настя переступила с ноги на ногу:

— Я постою. Чего уж рассиживаться, — и повернула гладко причесанную голову к Николаю, готовая слушать.

Заруднев увидел в ее темных глазах не только согласие начать с ним разговор. Они говорили и другое: ну арестовали, бросили в камеру, была на допросах у следователя, так чего ж вам нужно еще?

— Я уполномочен вести переговоры с вашим мужем о добровольной сдаче, — заговорил Николай.

— Не со мной же.

— Не с вами, — спокойно согласился он. — Но я решил посоветоваться, чтобы облегчить задачу.

— Нужны вам советы! — горько усмехнулась она.

— Начнем, Анастасия Григорьевна?

— Настей зовите, не вышла в Григорьевны. Не получилось, гражданин командир.

Чтобы не начать спора по пустякам, Заруднев согласился:

— Хорошо.

— Больше соответствия, — потупилась она и замерла в ожидании вопроса.

Николай посмотрел на ушедшего в бумаги Косачинского, как бы призывая его на помощь, подвинулся на краешек стула и начал:

— Что сказать? Вы немало страдали, Настя…

— Было, гражданин командир, — согласно вздохнула она. — Что было, то было. Только жалеть не надо. Нашлись ведь заботливые люди, наше спасибо им. Приютили нас, сирот разнесчастных, ничего себе, слава богу, живем под казенною крышей, солнца не обозрим.

Николай сделал вид, что не заметил явной насмешки. Он продолжил:

— Мучились в тайге, питались всякой гнилью, дохлятиной…

— Сладкого было мало, — посерьезнев, согласилась она.

И тут у Николая вдруг вспыхнула надежда поговорить с нею начистоту. Все будет в порядке, нужно лишь по возможности не раздражать ее.

— Но ради чего такие страдания? — он участливо взглянул Насте в глаза.

— У Вани спроси. Он тебе все расскажет, — не задумываясь отрезала она. — А я малограмотная, даже можно сказать вам, что совсем неграмотная.

— Ладно. Давайте по порядку. Ну вот, Настя, пошли вы в банду. Зачем?

— Меня Ваня позвал. А как по-иному? Надо было обшивать, обстирывать Ваню. А еще боялась, что уйдет к другой, мы, бабы, этого очень даже боимся.

— Хорошо. Но увидели в тайге, что жизнь не мед. Что вы сказали?..

— Уж и не помню, гражданин командир. Все перезабыла, — сконфузилась она и покачнулась. — Господи, совсем-то я обезножела.

Она действительно еле держалась на ногах. Только теперь Николай увидел, что они у Насти разбухшие, похожие на заплесневелые чурки. И она не присела, когда ее приглашали, загордилась.

С полминуты они настороженно молчали. Было слышно лишь, как поскрипывает на бумаге стальное перо Косачинского. Беседы, такой, какой хотелось Николаю, не получилось. Это поняла и Настя, а уходить ей в камеру, видно, не очень хотелось, да и поговорить об Иване она была бы совсем не прочь, хоть разговор и не клеился. И она вдруг спохватилась:

— Ежли надо что откровенно, так я согласная.

— Что надо? — грустно сказал Николай. — Надо, чтобы Соловьев вышел из тайги, чтоб полностью разоружился. Довольно кровушку проливать.

— Да уж пустили ее в достатке, — горько подтвердила она.

— Выйдет он, по-вашему?

— Как звать будете. Может, и выйдет, ежли господь сподобит. Отговаривать его теперича некому, полковника самозванного при ем нету. Змеей запазушной был этот Макаров, ох уж и змеей! Из-за него сколько тягостей на Кашпаре да Поднебесном Зубе приняли! Он виноват во всем, один он!

— Некому отговаривать, значит?

— Нету таких. Разве что Пашка Чихачев.

— Кто?

— Вы не знаете Пашку? Бандит гулеванистый, сволочуга, вот кто! Ваня супротив него сущий голубок! Зряшной Пашка мужик!

— Чихачев, — протяжно, чуть ли не по слогам произнес Николай.

А Настя вдруг вскинула гладкую голову и сказала жарко, с придыханием:

— Кажется, ничего не было, гражданин командир! Совсем не было! Кажется, проснусь я, и Ваня со мной, и все кругом мирно и ладно…

Николай решил про себя, что разговаривать больше не о чем. И поднялся, чтобы попрощаться с Косачинским и уйти. Но Настя сказала ему еще не все, она только подошла к тому главному, что сейчас волновало ее.

— Постой-ка! Послушай! — взмолилась она, готовая пасть на коленки. — Я не задержу тебя, гражданин командир!..

Косачинский угловато поднялся над бумагами. Николай уперся взглядом в пылающий взгляд Насти. Они ожидали, что она сейчас сообщит им что-то чрезвычайное, о чем они не могут даже подумать.