Анатолий Чмыхало - Седьмая беда атамана

Соловьев пребывал в полном недоумении, сообразительный Мирген приметил это и пояснил:

— Кожана куртка, оказывается. Ладная куртка, помогай бог.

Пьян был Мирген или только представился пьяным, но услышал от девушек знакомое ему имя Соловьева. Даже выведывали они, где теперь живет Соловьев, но разве Мирген что-нибудь скажет? Миргена можно, как полено, жечь на костре, можно отрубить ему топором руку или даже ногу, можно отбить ему печень, он все равно ничего не скажет. Он на предательство не способен, он не Келески.

— Сима тебя знает, помогай бог, — снова Мирген уголком рта зажевал пойманный ус.

— Не из Ачинска ли?

— Из Ачинска, оказывается.

В эту ночь, полную задумчивого шума сосен и разноголосого завывания ветра в скалах, Иван плохо спал. Ему не давала покоя мысль, что это его, именно его ищет Сима. И дело, может быть, совсем не в Монголии — офицеришка сам до нее доберется, если захочет, а в чем-то другом, касающемся только Ивана, его теперешнего, не лучшего положения. Может, Ивану уже объявили амнистию? Хорошо бы.

Но где Сима теперь? Как отыскать ее? Она-то наверняка не найдет Ивана, куда ей, одно слово — городская.

И еще, ворочаясь на жесткой постели, напряженно думал Иван о Насте. Стороною дошли до него слухи, что все ж она в Думе. Живет там с какой-то объявившейся родственницей, вроде бы племянницей, зарабатывая себе средства шитьем да вышиванием. Во что бы то ни стало нужно попроведать ее и чем скорее, тем лучше, она добрая и по-прежнему любит Ивана. Нужно повидать Настю и решить, что же им делать дальше, ей, должно быть, трудно среди чужих, уж никак не менее трудно, чем Ивану, — она ведь баба.

До налета на Думу Иван был убежден, что у него есть достаточно военной сметки. По крайней мере, не меньше, чем у какого-нибудь старорежимного офицеришки или у того же Горохова. На собственной шкуре испытал он, как ходить в штыковую и сабельную атаки, да как рассыпаться в пешую цепь и лаву, как пулять по противнику одиночными выстрелами и как бить пачками. Он знал, как при нужде прикрыть огнем соседа, отходящего к коням, и как вести ночное наблюдение за противником в непроглядные дожди и туманы. Короче говоря, он с успехом освоил ту часть военной науки, которая на армейском языке называется солдатской или казачьей выучкой. Более того, навидавшись на двух войнах всякого, он смог бы теперь командовать и полусотней, и сотней — на фронте ему не раз приходилось быть свидетелем частой смены командиров, и сам он не раз занимал место убитого в бою офицера. И не видел он особой премудрости в том, чтобы в соответствии с обстановкой подать ту или иную команду.

Но Иван даже в общих чертах не мог представить себе, как планируются в штабах военные операции, что учитывается при этом и какое соотношение сил нужно для верной победы. Это была кропотливая умственная работа, которая его прежде никоим образом не касалась. Правда, планируя налет на Думу, Иван учел, откуда, применительно к известной ему местности, лучше внезапно атаковать рассеянную по селу милицию и где перерезать пути возможного ее отступления к соседним селам, чтобы никто не сумел выскочить из окружения и позвать на выручку другие отряды самообороны.

И все-таки, как ни ломал он голову, а допустил одну серьезную ошибку. Пусть Дума была далеко от других сел, она имела с ними постоянную телефонную или телеграфную связь, как волостной центр. И едва прозвучали на улицах первые выстрелы, как по проводам, которые должен был непременно оборвать Соловьев, ушло сообщение о дерзком налете банды. Телеграмму приняли и в далеких Чебаках, где стоял взвод красноармейцев. Не рассчитывая помочь думской милиции — в Думу в любом случае нельзя было поспеть — часть взвода заняла удобную позицию для перехвата соловьевцев, если они попытаются уйти в знакомую им Прииюсскую тайгу.

Оставив далеко позади атакованное село, банда подвигалась в сторону Чебаков. Ехали по тронутым порошей лугам и каменистым взгорьям. Кони жарко дышали, дымились спинами, но им не давали передышки. Бросок осложняло и то, что некоторым сейчас приходилось ехать по двое. У Насти и у Сашки, например, не было своих лошадей, а заводных у банды тоже не оказалось — просто не хватило обыкновенных уздечек.

Воодушевленные легкой победой в Думе и тем, что за ними никто не гнался, бандиты благополучно добрались к утру до приречных холмов. Стылое небо начинало понемногу светлеть и румяниться, из приречной долины навстречу им тянул ветер, он знобил и прожигал насквозь. Кутаясь в воротники овечьих полушубков и зипунов, всадники чутко подремывали в седлах. Когда возникала перед ними какая-то неожиданная преграда и ехавшие впереди Соловьев и Никита предупреждали о ней, всадники вздрагивали, разом распахивали сонные глаза и осовело поглядывали коням под ноги.

Никита, покачиваясь в скрипучем красной кожи седле, рассказывал, как он с Аркадием, разогнав струсившую милицию, напоролся на окраине Думы на свирепого мужика, что, низко пригибаясь, бежал по канаве в сторону тайги. Летел как вихрь, только пятки мелькали. Никита дружески окликнул его, а тот почему-то ответил пулей. Никита едва увернулся. И снова мужик кинулся бежать со всех ног, бежал-бежал да и потерялся, как заяц, прямо среди чистого поля, в бурьяне. Сию минуту был тут и нету его, так ведь и не нашли. Все поле исходили, все межи обшарили, затем по берегу озера с версту проехали, оглядывая каждый кустик. Затаился где-то, и, что самое главное, мужик тот обличьем и повадками сильно смахивал на Дышлакова.

— Так и потерялся? — заинтересованно спросил Соловьев, перебирая повод.

— Аркадий скажет, — пробурчал самолюбивый Никита.

— Верно брат говорит, — поддержал Аркадий.

Настя, надувшая пухлые губы и затаенно молчавшая всю дорогу, неожиданно подала голос, и он прозвучал для Ивана совсем непривычно, как что-то явно постороннее. Она все еще сердилась на него, что насильно увез из тепла да уюта, к тому же она была еще пьяна. Она сказала хрипло и развязно:

— Убей Дышлакова! Убей!

Выдерживая характер, Иван промолчал, а все ж решил про себя, что жена, пожалуй, права. Пока жив Дышлаков, быть Ивану в постоянной, неизбывной тревоге.

Банда шла вдоль тальников, обтекая левый берег Черного Июса. В голубом сумраке предрассветья размытыми были очертания столпившихся у реки холмов. По мере приближения к тайге снег становился глубже и глубже.

После продолжительного подъема, порядком измотавшего и без того усталых коней, оказались на вершине холма, одним своим склоном уходящего к реке. Иван придержал Игреньку, вглядываясь в сумрачную громаду тайги, чуть обозначившуюся за стальною полосой Черного Июса. Там была Азырхая, которая дала Ивану приют и к которой, не имея другого пристанища, он стремился сейчас.