Анатолий Чмыхало - Седьмая беда атамана

— И что?

— Подь, говорю.

Соловьенок бочком-бочком оказался у залитого водой крыльца. Иван пристально посмотрел ему в глаза и покрутил пшеничный, отливающий бронзой ус.

— Пошто не ушел? — спросил строго.

Иван чувствовал, что эта поездка Сашку никак не устраивает. Иван знал настоящую причину, но ему хотелось послушать, как же будет изворачиваться Сашка, затем атаман выведет его перед всеми на чистую воду. Сашку нужно было заставить подчиниться во что бы то ни стало. Жизнь маленькой группкой, как одной семьей, зимою настолько сблизила всех, что люди порядком подраспустились, обращались с Иваном запросто, словно был он им родней, а не командиром, вершившим их судьбы. Сашка тоже не был исключением — Иван позволял ему некоторые вольности в отношениях с собой, и это не могло не поощрять адъютанта на обсуждение командирских приказов и даже на явное непослушание.

— Болен я, Иван Николаевич. Кости ломает, — недовольно пробурчал Соловьенок.

— Дохтура надо? — Иван резко изломал рыжие брови. — На зубах мозоли натер?

— Где доктор-то? — с недоумением огляделся Соловьенок.

Иван вдруг вскричал высоким, срывающимся голосом:

— Я тебя плетью выхожу! И запомни — на службе нету родни!

Вокруг них начали собираться люди. Тихонько вышла из дома и встала рядом с мужем Настя. Все слышали эту перепалку, что было вдвойне неприятно Сашке, но он подавил в себе обиду и, шагнув по ступенькам, глухо и покорно сказал:

— Спина мозжит. И тошнит. Ей-богу, Иван Николаевич.

— На сносях, чо ли? — так же строго, как и прежде, спросил Иван.

Мужики перевели дух, сдержанно захихикали. Они хоть и плохо понимали русский язык, но уловили острое слово: слышали прежде, что так говорят о тяжелых бабах.

— Голова пухнет, — упрямо продолжал свое Сашка.

— Да ну? А пить, поди, захотелось?

— Выпить, Иван Николаевич, можно всегда.

— Подай-ка ему самогону, — уже помягче обратился Иван к Насте, и когда она ушла, незлобиво пробормотал Сашке: — Придется ехать.

Но Сашка успел оправиться от растерянности, он решил все-таки настоять на своем. Сперва промычал что-то неопределенное, что он-де и не казак вовсе и совсем никакой не разведчик, а к тому же независимый доброволец и имеет полное человеческое право здесь на собственное желание.

Иван терпеливо выслушал его и спросил:

— Ну и чо?

— Не поеду! — вдруг вскипятился Соловьенок.

Иван гордо откинул голову и оглядел мужиков. В его взгляде было обещание скорой расправы над адъютантом, и все же он не торопился излить на Сашку весь свой гнев.

— Уж так и не поедешь! — сказал атаман.

Сашка готов был давать отбой. Он не сумел убедить Соловьева, не поверил тот в Сашкину скоропалительную болезнь. Вот если бы придумать что-нибудь такое, что было бы естественно и что непременно царапнуло бы Ивана по его твердокаменному сердцу! Но ничего подходящего не приходило на ум.

И все-таки Соловьенок был достаточно находчивым человеком, чтобы не растеряться. Он подумал, что атаман, хоть он дерзок и смел, смерти боится.

— Я должен охранять тебя, Иван Николаевич. Я ведь твой адъютант.

Для Ивана это был убедительный довод. И ему пришла уже мысль — хрен с ним! — заменить Сашку в разведке Миргеном, но Иван решительно отогнал ее:

— Седлай коня.

По иной причине Соловьенку хотелось остаться на стане. Виною тому была Марейка, его незадачливая невеста. Все началось с того дня, когда Сашка по-дурному схватился из-за нее с Миргеном. Девка в свои молодые годы оказалась падкой на тайную мужскую ласку, понравилось ей спать с заматерелым степняком, бегала к нему в шалаш, бегала с ним в тайгу под скалы и под кусты. Сашка однажды застукал их на Азырхае, обмер, оглядывая высоту.

Тогда-то, наконец, и вмешалась в их отношения сильная характером Настя. Попыталась остепенить племянницу — коршуном налетела на нее, закрыла на замок в дальней комнате домика, что была совсем без окон и служила Иваницкому когда-то кладовкой для пантов. Но Марейка штыком и поленом пробила себе лаз в двери и опять улизнула к Миргену.

— Шалава! — пронзительно визжала Настя. — Сволота! На кого мужика променяла!

— Надо было с венчанием! — отвечала не сломленная заключением Марейка. — Я же говорила, говорила! Так ты меня не послушала!

— Уходи с моих глаз, стерь-ва! Убью!

И то еще неудержимо тянуло Марейку к Миргену, что у нее, в отличие от других баб, теперь было два мужа. К которому только хотела, к тому добровольно шла, хотя не любила ни того, ни другого и присматривала исподволь себе третьего. Но то, что эти время от времени цапались из-за нее, ей было явно по сердцу. И когда Сашка, остервенев от застилавшей ему свет ревности, колотил ее почем зря, она преданно шла спать к нему, словно маралуха к быку, победившему в поединке своего соперника. Она была в эту ночь верной Сашке, но только в эту ночь, а уж утром самозабвенно сплеталась в объятиях с Миргеном, шепча ему на ухо самые непристойные, самые бесстыдные слова. А Мирген, отдаваясь любви, только похохатывал мелким, гнусавым смешком и говорил:

— Хорошо, оказывается!

Настя, отчаявшаяся повлиять на племянницу, пошла за помощью к Ивану. Когда они остались вдвоем, Настя полушутя-полусерьезно рассказала о Марейкиных бабьих проделках. Иван согласился, что это уже непорядок, не хватало еще, чтобы бойцы перестреляли друг дружку из-за паршивой вертихвостки.

Атаман немедленно вызвал к себе Миргена. Выяснились подробности, от которых Иван сдерживал себя, чтоб не рассмеяться. Сперва Мирген не хотел уступить Марейку Сашке.

— Зачем отдавать? — искренне удивлялся он. — Девка хороша, сладка, помилуй бог.

И все же атаман настоял на своем. Мирген вроде бы сдался, но Марейка продолжала бегать к нему — запретный-то плод всегда слаще. Чтобы как-то оправдаться перед Соловьевым, когда эти посещения становились известными в отряде, Мирген тоже принялся бить Марейку на виду у всех, и она тонко скулила, как собачонка, которой прищемили хвост. Тогда Соловьенок, ничего не видя перед собою, бежал выручать жену, схватывался в потасовке с соперником, а затем забивался куда-нибудь в чащу, выдумывал страшную месть обоим и, жалкий, весь в синяках и царапинах, плакал.

Так они и жили втроем. В припадке ревнивого отчаяния Соловьенок не раз собирался застрелить Марейку, ходил по густолесью со взведенным наганом за нею следом, да все как-то одумывался и безнадежно опускал руки: родня она атаману, за нее, последнюю шлюху, придется висеть на сосновом суку. Хотел было расправиться с собой и призывал бога, чтобы тот укрепил его в этом отчаянном намерении, и мысленно уже раз и навсегда простился с белым светом. Но пуля лишь обожгла его шикарные кудри у самого виска, приказав Соловьенку жить удачливо, долго, без этих штучек.