Анатолий Чмыхало - Седьмая беда атамана

Она подъехала к нему и остановилась в двух шагах. Враждебно посмотрела на Дмитрия, словно он только что больно ударил ее и она должна отомстить во что бы то ни стало.

— За что? За что высшая мера?

— Он знает.

— И, думаешь, пощадит тебя? — грустно усмехнулась она.

— Не думаю, — с обезоруживающей простотой сказал Дмитрий.

До сих пор, казалось, Татьяна надеялась, что Ивана могут простить, если он искренне раскается. И вот она потеряла эту надежду. У него, понимала она, остался единственный выход: бежать, раствориться среди людей. Она должна в этом помочь Ивану и в то же время отвести пулю от Дмитрия. В сущности, Дмитрий ни в чем не виноват, он даже лучше других, потому что хочет прекратить кровопролитие.

— Я поеду с тобой! — она сверкнула ровным рядом зубов.

— Нет, ты не поедешь!

Она вспыхнула вся и готова была разрыдаться с досады, хотя старалась не показать, что ее духовные и физические силы на пределе. В рыжих глазах ее была ярость.

— Я пожалуюсь Симе! Ведь вы же сами спровоцировали его на убийства! — задыхаясь, прокричала она и повернула Гнедка назад.

Забыв, что собирался напоить коня в ключе, Дмитрий вскочил в седло и галопом, не разбирая дороги, понесся в другую сторону. Он старался не вспоминать о только что состоявшемся объяснении. Он думал лишь о том, что Татьяна даже в гневе своем прекрасна и что он любит ее.

Рожденные почти в одно и то же время русскими матерями, выросшие одинаково в бедности и в нищете, не нажившие себе никакого хозяйства и даже не видевшие друг друга, как они могли стать заклятыми врагами? Не покушавшиеся на чужое богатство и чужую честь, почему схватились они в том смертном бою, из которого в живых останется лишь один, да и тот останется ли? Не пора ли одуматься и кончить им затянувшийся бой? Много, очень много принесено оправданных и неоправданных жертв во имя счастья людского. А может, оно вовсе и не счастье, потому что замешано на большом горе, на лишениях и утратах, вошедших почти в каждую семью.

Все сложно и даже слишком сложно в этом совершенно неустроенном мире. Не каждому дано разобраться в том, что происходит и что произойдет, а надо бы непременно разобраться, чтобы сделать единственно верный выбор. А ошибки, они чреваты смертями, они густо пахнут горячей кровью, и живет тогда человек, раздавленный тяжестью обид и преступлений, живет так, что лучше б ему не жить.

— Нашел-таки! Нашел, едрит твою в дышло! — Иван выскочил на крыльцо, чтобы встретить комбата. Со стороны можно было подумать, что он обрадовался гостю: скалился и потирал руки, торопливо спускаясь по ступенькам.

— Ждал тебя. Уж и ждал, Горохов! — возбужденно воскликнул он.

Сходя с седла, Дмитрий внимательно разглядывал атамана. Внешне Соловьев не представлял собой ничего особенного. Поджарая, даже жесткая, ладно скроенная фигура, усталое лицо с тенями у щек и вокруг глаз и заостренный нос. Действительно, атаман здорово похож на кулика.

Дмитрий сразу отметил про себя дерзкий взгляд, в котором просвечивали властность и неодолимое, звериное упрямство. Такому не клади в рот пальца — непременно откусит.

— Здравствуй, Соловьев, — стараясь поглубже запрятать подстегивающее его волнение, сказал Дмитрий.

— Здравствуй, Горохов.

Дмитрий почувствовал, что такое обращение к атаману, строгое, официальное, не очень понравилось тому. И тогда Дмитрий, словно извиняясь, проговорил:

— Уж не знаю, как…

— Товарищем зови. Так меня и кличет гулеван один, Каскар. Между прочим, бывший партейный, к нам пришел…

— Здравствуй, товарищ Соловьев, — Дмитрий пристально посмотрел на атамана.

— Ага. Был бы тебе товарищем, — устало вздохнул тот и окликнул проходившего невдалеке Соловьенка: — Адъютант, вздуй самовар!

— Буду называть тебя по имени-отчеству.

— Коли помнишь, давай, — великодушно согласился Соловьев. — Нашел ведь, а! Ну и жох!

— Чего ж! Я знал, где ты.

— Врешь. Гришка тебе обсказал. Вот паскуда!

Соловьев с горечью засмеялся и предложил: пока греется чай, проехаться бы немножко тайгою в сторону Чебаков. Когда комбат ответил, что дончак приморился, путь-то неблизкий, атаман велел привести Дмитрию другого коня. Приказ был исполнен немедленно, что не мог не отметить комбат. Они поехали втроем — атаман взял с собой Соловьенка, который ехал сзади, в некотором отдалении.

— Жить буду вольно, как птица небесная, — непререкаемым тоном сказал Соловьев.

— Живи, Иван Николаевич. Да другим не мешай.

— Я мешаю? — насупился атаман. — Еще чо скажешь?

Они ехали по разомлевшему на жаре сосняку тою же песчаной тропкой, которой приехал комбат. Боялся Соловьев, что батальон последует в тайгу за своим командиром, вот и решил проверить лично, так это или нет.

— Я никому не помеха, — сухо сказал атаман.

— Неправда, Иван Николаевич, — тихо, но внушительно произнес Дмитрий.

— Я весь народ подыму! — пригрозил Соловьев. — Ежли, конечно, приспичит.

Затем атаман, укоризненно покачивая головой, стал жаловаться на свою судьбу. Ни тебе поспать, ни помыться в баньке, обовшивели, грязные все, как черти. А ведь тоже люди.

Комбат, наверное, недаром явился сюда, он будет склонять мужиков в свою большевистскую веру, так атаман должен сказать, что агитаторов здесь своих хватит, тот же Макаров кого хочешь сагитирует. А нет чтобы договориться полюбовно и пустить соловьевцев в баньку в какое-нибудь село. Да чтоб честно, без подвоха.

— Отчего не договориться? Это можно, — прикинул Дмитрий. — Да мало в том толку! Выходить надо из тайги. А вы карусель развели!

— Вон чо! — атаман придержал коня в прохладной тени сосен. — А хрена не хочешь, Горохов? Мы поверим, берите, мол, все наше оружие, а ты нас потомока к стенке! А?

За спиной у них хихикнул Соловьенок. Такое начало переговоров ему явно нравилось. В этом объяснении было что-то от письма запорожцев турецкому султану, которое тайком ходило по рукам в учительской семинарии.

— Кабы по-честному…

Иван не договорил, заметив меж янтарными стволами сосен смутное движение. На самом выезде на поляну из кустов бересклета показалась телега, в ней сидели хакасы — старик в валенках и изъеденной потом рубахе и девушка лет шестнадцати с множеством косичек на голове, прикрытой на затылке холщовым платком. На вооруженных всадников они посмотрели безо всякого интереса. Но Соловьев и здесь был настороже. В этих безобидных с виду людях он подозревал скрытых пособников Горохова. Однако присмотревшись к ним хорошенько и поняв, что они сами по себе, Иван обмяк и спокойно заговорил опять:

— Вот кабы по-честному, да только не будет энтого никогда. Ты, Горохов, человек маленький, подначальный, тебе сказано ловить Соловьева, ты и ловишь. А кто Соловьев? А?