Кевин Барри - Ночной паром в Танжер

Ты откуда? спросила она.

Он как-то так устало улыбнулся и показал на порт, море, куда-то за море.

Знаешь местную policía? спросила она. Какие они здесь?

Он просто пожал плечами, лениво, мол, кто знает.

В городе есть другие места? спросила она. Где полиция нас не прогонит?

Может быть, сказал он.

Она взяла одну из фигурок и повертела в руках.

Откуда ты их вообще взял?

Место рядом с аэропортом, сказал он. Можно сесть на автобус до аэропорта. Идет мимо этого места.

Он улыбнулся, присел и сплел свои тощие руки, разглядывая солнечные диски. Она достала из рюкзака увеличительное стекло и показала.

Выжигаю солнцем, сказала она.

Он понимающе кивнул и восхитился дисками.

Я родом из мест очень далеко от солнца, сказала она.

Где?

Ирландия. Irlandes?

Никогда не был.

И слава богу.

Плохо?

О, там шикарно, но с нюансами, понимаешь?

«Нюансы» он не понял. Сказал, что ей стоит поехать на склад рядом с аэропортом – там можно много чего закупить оптом по дешевке: ювелирку, шарфы, что угодно.

Тогда не придется сидеть на солнце целый день, сказал он, и взял у нее увеличительное стекло, и приложил к своему лицу, чтобы получился великанский глаз.

И в том оптовом магазине, в обшарпанном торговом комплексе у аэропорта Малаги, она познакомилась с Фредерико, которая была там хозяйкой и в ее имени надо было подчеркивать роскошный звук «q» в конце – от этого рот выворачивался в тошнотворную улыбку. Фредерико была крупной, елейной, к тому же каким-то трансом – трудно сказать, из какого пола в какой, – и знала весь криминал в округе. Оптовый магазин был как бы ширмой. Днем и ночью его наводняли старые мошенники циррозного вида и молодые кутилы с безумными губами. Вот это мои люди, такое возникло ощущение у Дилли Хирн. Скоро она уже жила в расплывшемся пригороде Малаги и каждый день бывала у Фредерико, и копы туда тоже заглядывали и общались со всеми запросто. Банд и игр там было полно. Все деньги теперь были в перемещении людей. Ведь все откуда-то приезжают. Фредерико, зарывшись лицом в буфера Дилли и попыхивая трубкой с травой – поздно ночью, рассказывала истории о местах, откуда она родом. О дождевых лесах Бразилии. Всего два десятка миль, говорила она, до племени из семи семей, где ни разу не видели машин или электричества. Дилли долго представляла себе этих счастливых индейцев. Она была как ребенок – искала утешения в сказках. Видела их желтые глаза, электрически горящие в сумраке ночных джунглей, и слышала шепот их молитв и заклинаний, а теперь – тихий ропот большой и невидимой реки, где-то совсем рядом, и еще, слушай, как вопят в темноте неназываемые птицы.

Если она с ними заговорит, это будет конец. Непонятно чего, но конец. Она выходит на улицу перекурить. В атмосфере чувствуется возмущение. Воздух натянутый и заряженный. Надо немедленно отсюда свалить и не оглядываться. Но ей хочется с ними поговорить.

Стайка марокканских детишек под прожекторами пинает мяч на пустыре у контейнерных домов. Из-за свечения портовых огней нависают уродливые фасады многоквартирников. Этот город – сестра-дурнушка. Дилли часто бывает здесь проездом и узнала одно: чем страшнее город, тем добрее люди.

Над водой появляется вертолет наркоконтроля, парит над площадкой на крыше терминала и зависает на миг, а потом мягко падает, замирает. Зрелище очень успокаивает – она так и чувствует, как в ритм лопастям замедляется пульс.

Дилли смотрит на горизонт. Ей еще не сказали, в каком отеле селиться, когда она доберется до Танжера. Она ждет указаний от Фредерико.

Бросает сигу и пытается вернуться, но к автоматической двери приходится подойти три раза, пока та не признаёт в ней человека.

Она держится стен, оглядывая конкорс, билетные окошки. Едет наверх на эскалаторе. Уголком глаза поглядывает на них. Их узнаваемый гатч. Их выражение. Они снова смотрят прямо сквозь нее, и теперь она осознает, что они и не могут ее увидеть.

Они ищут какого-то призрака по имени Дилли.

Вот что еще она узнала: надо следить за собой каждую минуту. Если не будешь, проскользнет что-нибудь плохое или злое. А главное – следить за словами. Следить за гламурным предложением, которое является как из ниоткуда, – у него наверняка на тебя планы. Следить за элегантно натянутыми оборотами, унизанными драгоценностями слов. Следить за зрелой речью: если речь зрелая, значит, слова того и гляди испортятся.

А иногда она чувствовала, как превращается в кого-то еще – во что-то еще – и вырывалась из своего убогонького сна в испанской ночи (когда в Бланесе, когда в Каланде, когда в Кабо-де-Гата), слыша, как мать зовет одну из их собак на затерянной улице Беары, давным-давно. Кличка растворяется раньше, чем Дилли успевает ее разобрать, – кто в этот раз, Коротышка?

Она не умела контролировать образы, что приходили к ней в такие бессонные ночи. Бессонница в ее роду вот уже тысячу двести лет. Дилли никогда туда не вернется, но для нее дом навсегда будет там, где в равнонощное время, в середине сезона, падает косой свет.

Мы и правда были охренительно далеко от солнца.

Она смотрит на них сверху; двое на скамейке – один со здоровым глазом, другой со здоровой ногой. Она не может к ним подойти. Даже если бы она могла с ними заговорить, то о чем?

Что я больше ни в чем тебя не виню.

В детстве к ним часто приходили в неурочное время. Мужчины в шляпах и смеющиеся женщины, иногда были крики, а иногда – пение. Дерганые переезды и ночные побеги – нам снова пора рвать когти, Дилли, соберешь все самое нужное в рюкзак с динозавриком?

Она видит свою мать в постели в отеле – в старом «Джюрис» на Вестерн-роуд – и Синтия притворяется, ради ребенка, что спит, но Дилли снова ворочается, и она снова в этой жаркой противной луже, и чувствует тепло матери, и та так и пышет, как кирпичная печка, и Морис сидит у окна, и уже очень поздно, лето и очень влажная ночь, и он смотрит на парковку, забивает косячок и очень медленно, под нос, говорит

бля бля бля бля бля бля бля бля бля бля бля

и тогда она поняла, что они явно не похожи на другие семьи.

И Чарли Ред водил ее на ужин в рестораны, и вокруг ходили кругами люди, все ближе и ближе, как ослепленные или завороженные, подскакивали из ниоткуда и трясли ему руку – Чарли Редмонд! – и он всегда водил ее на ужин или на чай с пирожными – походы с Чарли всегда казались побегом и облегчением – и давал пробовать свое вино, и снова пересказывал все свои бородатые анекдоты, и пародировал голоса, и покупал всякие дорогущие глупости, и шептал ей, говорил: Дилли?

Ты ж у нас долбаная аристократка.

И я так тебя любила.

В порту Альхесираса ночь. Снова готовится выйти паром в Танжер. Толпа движется к воротам урывками и комками. Двое на скамейке внимательно изучают толпу. Над ними стоит девушка. Она облокотилась на балюстраду и смотрит на них. Ей нужно принять решение. Но она заложница прошлого, а прошлое, сука, не отпустит. Дилли помнит всё. Она помнит даже то утро, когда скоро должен был смениться век, и Морис возил ее на машине к берегу за спящим городом Берхэвеном, и звуки – гулкие «шт» и «щелк» – когда он запер все двери, и даже в четыре года Дилли знала, из чего тогда было сделано его страшное лицо, – из любви же, из любви.