Кевин Барри - Ночной паром в Танжер

В баре старый hombre с голым торсом и в нейлоновых спортивных штанах закидывается янтарным алкоголем и поводит языком по зубам, глядя, как она идет мимо, и она одним метким взглядом ошпаривает его сальные глазенки.

На полу перед баром сидит лыбящаяся мразь в бежевом вельветовом костюме, посасывает банку пива «Крускампо» – он, похоже, обоссался.

Откинулся на свой участок стены слепой продавец лотерейных билетов, прижав ладони к мрамору, будто в одиночку поддерживает весь терминал, и в ужасных вязких белках его глаз – красноречивый надрыв.

На последнем вздохе ночи сгущается толпа.

Быстрые жующие рты, забитые ветчиной, – с шелковым налетом жира в резком свете терминала.

Всюду охрененное количество денима.

Морис и Чарли проходят в каких-то метрах, не замечая ее в упор. Она таращится в пол и тащит мимо сумку.

Господи боже – годы их не пожалели.

Она спускается на эскалаторе, и идет, и садится на их скамейку рядом с окошком с надписью Información.

Первые месяцы она жила в Гранаде в тамошнем дешевом пансионе. В городе царила атмосфера старой тайны, звенящий резонанс на закате. Все рассказывало о разбитых сердцах. У нее было восемьсот евро, потом семьсот тридцать пять. Она прятала их под подушкой и пересчитывала первым делом поутру – число менялось только в одну сторону. Шестьсот сорок. Она твердо решила никогда не возвращаться домой. Забрезжило синее гранадское утро. Осталось пятьсот тридцать пять. На стене истекал кровью Иисус – она таращилась на него в полусвете зари – весь такой секси-Иисус в набедренной повязке. Губки скривил, глазки потупил – отъебись ты.

Последнее, что ей сказала мама: никогда не возвращайся, Дилли.

И в эти первые месяцы в Гранаде днем она в основном спала, а когда видела сны, то о безлюдных местах, и иногда просыпалась в кладбищенском безмолвии вечернего затишья, и хотелось уйти и лежать в холодной пустыне среди сумеречных цветов – тусклых аметистов, молчаливых рубинов – и питать их своей кровью.

Но теперь ей хочется их послушать. Она встает со скамейки и смещается на пару десятков метров к востоку. Прислоняется к стене, смотрит в телефон и притворяется, что скроллит, пока они проходят мимо на пути из бара.

На самом деле она больше не заходит в интернет, потому что технология – белое зло, которое придумали мусора, и в сети-то они тебя и находят, там за тобой и следят.

В подкладку ее сумки на колесиках вшито тридцать два фальшивых испанских паспорта.

Морис и Чарли возвращаются к скамейке.

Она идет следом, но на разумном расстоянии.

Пока она идет, ее раздевают глазами три высоких тощих мужика из злачного конца Марракеша, привалившихся к киоску. Тихо обсуждают ее уголками губ.

Она медленно проходит за спинкой скамейки как раз тогда, когда Морис и Чарли возобновляют свои позы – хоть руку протяни и коснись их затылков. Она прислушивается:

Я бы снова завел собаку, говорит Чарли, но не знаю, осталось ли у меня еще время хотя бы на маленькую.

На двух собак – точно нет, говорит Морис.

В Гранаде она перебралась в пещеру в районе Альбайсин с несколькими англичанами и их собаками. Стоило это гроши, да и все равно они не платили. Собаки были натуральные юмористы. В основном пещерное жилье было незаконным; разрешений там никто в глаза не видел. Ее комната была маленькой, без окон, тоскливой. Как в чертовой утробе. Как в склепе. Стены цвета костей и праха, низкий потолок давит – и в целом жить в пещере пришлось под давлением. Сбросить старую кожу оказалось не так-то легко. Там было очень одиноко. Пещера находилась на холмах на потолке города. Солнце жарило. Дилли была ящерицей Альбайсина. Англичане – друзьями их не назвать, но зато она жила с собаками, уже что-то. Она стала консортом собак – Коко, Элли и Бо. Пускала их спать в свою комнату. Иногда шепотом рассказывала о родных. Таким манером проходили месяцы.

И на площади в Альбайсине, на жарком дневном солнце, пока рядом играла ватага каких-то чумазых ребятишек, Дилли выкладывала на черном бархате солнечные диски.

Все лето она рисовала увеличительным стеклом узоры из спиралей, символов плодородия, крестов; оккультные знаки и шила-на-гиг [32] Непристойные скульптурные изображения голых женщин. Находятся на церквях, чаще всего в Ирландии и Британии, создавались с IX по XVI в. Их значение доподлинно неизвестно – они могли как защищать от злых духов или изображать один из семи смертных грехов – похоть, так и наоборот, завлекать прихожан в церкви. .

Она сидела на земле, спиной к теплому камню. В такой позе, на высоте просителя, она уже не чувствовала себя попрошайкой. Все зависит от выражения лица.

О следующем пароме никаких известий. По громкой связи что-то говорят, но только сами себе противоречат. Ирландцы остаются на скамейке – зоркие, как ястребы, и молчаливые, как камни. Ей хочется подойти, но пока она не может. Она снова плетется наверх в кафе-бар. Она идет как будто в тревожном сне. На краю сна – голоса. Голоса – из жестокого прошлого. Сон – в форме паромного терминала в порту Альхесираса.

Ей хочется с ними поговорить. Более того, хочется, чтобы ее обняли. От одной этой мысли ее тошнит. В этом году ей хочется забраться в Марокко еще дальше на юг. Хочется в пустыню. Она берет кусочек тортильи. У бармена вид обгашенный, что у твоей коалы. Тортилья суховата. На вкус как жертва. По атмосфере бара звенит порыв разболтанных нервов.

Коренастый мужик за стойкой хватается за пах, стонет, отпускает, ложится лбом на металлическую стойку. Снова хватается за пах. Вскрикивает.

Приходит мужичонка с лицом султана, в сиреневых брюках и блейзере, со стрижкой помпадур, впаривает носки из пластиковой сумки.

Дилли отходит и смотрит из-за перил на скамейку, и тогда Морис и Чарли в идеальном тандеме поднимают головы – их притянул ее взгляд.

Однажды она ездила продавать солнечные диски в Малагу. Выбрала место у стен собора. Судьба послала ей в соседи долговязого магрибинца в джеллабе. Он тщательно раскатал по земле черную ткань. Выложил деревянные фигурки величественных африканцев. Дилли пыталась читать книжку в мягкой обложке – кровавую; американскую; серийный убийца орудует под луной Огайо – но сюжет не держался в голове. Часы текли как огромная река. Покупателей не было ни у нее, ни у магрибинца.

Она сидела с телефоном и смотрела в «Инстаграме» татуировки. Технология – невидимое белое зло. Смотрела видюшки со смеющимися собаками. Встала и похрустела костями, разглядывала африканские фигурки, которые так точно копировали своего продавца. Он был очень высокий – может, метра два ростом – и стоял на жаре, как Иов.