Тэффи Бродессер-Акнер - Флейшман в беде [litres]

Я повела Майлза на урок плавания. Он боялся воды, поэтому я села на край бассейна, свесив ноги в воду и думая о многоэтажных складках на собственном животе. Я скрестила руки на груди. Купальные костюмы для женщин очень невыигрышны. Тоби и Адам лежали на шезлонгах рядом друг с другом. Они смешно смотрелись вместе – Тоби, такой коротенький, и Адам, такой длинный. Адам с мягкими карими глазами и проседью в волосах, уже редеющих, но, к счастью, равномерно по всей голове. Мужчины вели какую-то беседу, по-видимому, интересную для обоих.

Я поймала на себе взгляд Адама. Он в последнее время много на меня смотрел, но никогда не задавал вопросов. Я начала выходить на двор по ночам и лежать там в гамаке. Адаму это не нравилось. Он очень линейный человек и выводит всеобщие правила из однократных поступков, а меня это бесит. «Но ты же не любишь быть на открытом воздухе», – говорил он. И все же вот она я, на открытом воздухе, нарушаю сформулированный им закон. Адам возвращался в дом, укладывал детей спать, а я смотрела на небо. Там, где мы живем, видны звезды. На Манхэттене звезд не увидишь никогда. Наверно, это единственное преимущество жизни в нашем пригороде.

Я начала проводить много времени на телефоне с Тоби, словно подросток. Для этих разговоров я выходила из комнаты, даже если дети спали. Можно подумать, Адам приходился мне не мужем, а отцом; впрочем, иногда так оно и было. Пока Тоби говорил, я отключала микрофон на своем телефоне, чтобы Тоби не слышал, как я делаю длинную затяжку из вейпа для травки, который прислал мне Сет курьерской службой своей компании. Он прислал его после нашего совместного обеда, за которым я сказала, что почти бросила курить. Сет огорчился: «Но ведь это было твое . Ты была просто чемпионкой этого дела». Через несколько часов к нам в дверь позвонили. К вейпу была приложена записка, в которой говорилось: «Сырье присылают из округа Гумбольдт. Это новый сорт, выведенный генной инженерией. За ним стоят в очереди, без преувеличения, три тысячи человек, но мне его достает один верный человечек».

Я не курила траву много лет, за одним исключением. С год назад нас с Адамом пригласили на день рождения, сорокалетний юбилей папы одного из соучеников наших детей. И там кто-то передавал травку по кругу. Я словила кайф, слушая караоке Тома Петти, принесенное братом юбиляра (в Нью-Джерси вечно поют под караоке Тома Петти, даже чаще, чем Брюса Спрингстина), и разговоры других мамаш. Обычно мы говорили между собой только о наших детях. Я не знала: то ли между собой мамаши ведут разговоры поинтересней, но меня к ним не допускают, то ли им больше не о чем говорить. На дне рождения я смотрела, как они затягиваются из принесенного кем-то вейпа, и слушала их беседу под кайфом. Оказалось, что под кайфом они разговаривают точно так же, как без него, только громче и настойчивее: «Хантер недостаточно экстраверт, чтобы заниматься театральным искусством, но все равно хочет… а Роли очень чувствительный мальчик, вы знаете? И еще мне кажется, что школа взяла неудачную линию в том деле, но Оскар действительно не опережает свой возраст, а это… нет, это называется специфически нарушенная обучаемость, конкретно в математике, но это не относится к какой-то конкретной части математики, а относится конкретно к математике…»

Разговор становился все громче, женщины все сильней упарывались и начинали перекрикивать друг друга, но тему так и не поменяли. Даже под кайфом они говорили только об этом. В них не было второго слоя. Не было стремления к чему-то другому. Ничего больше не было.

– Дело не в Нью-Джерси, – сказал Адам. – Это жизнь. Это наш возраст. Теперь мы родители. Мы уже сказали всё, что должны были сказать.

Я заплакала. Он погладил меня по голове:

– Ну ничего, ничего. Таков порядок вещей. Теперь мы существуем для детей. Мы слабеем с возрастом. Так устроена жизнь. Теперь очередь наших детей.

Я хотела ответить, но выходили только рыданья и икота.

– Давай-ка я отвезу тебя домой, – сказал Адам.

Мы поехали домой, легли и стали смотреть очередной эпизод сериала про наркокартель. Про него все говорили, что к концу третьего сезона он становится просто отличным, но мы дошли только до второго и уже мучились экзистенциальной неуверенностью: стоит ли смотреть что-то такое, что только обещает стать хорошим, но еще не стало. Мы согласились, что стоит; что надежда – прекрасное чувство. Именно в эти моменты – когда мы вместе переносили неприятности; когда приходили к согласию; когда спорили, и каждому из нас точка зрения другого казалась совершенно смехотворной, и мы хохотали; когда он соглашался протанцевать наш свадебный танец, разученный когда-то под руководством хореографа, ни с того ни с сего среди бела дня на кухне, без музыки; когда он на миг будто приоткрывал окошко, и я видела, насколько он умнее меня, и несмотря на это, никогда не тычет мне в нос своим превосходством; когда мы дружно закатывали глаза из-за непроходимой тупости окружающих; и когда он спасал меня от уныния и делал мне омлет с сыром, потому что я была упоротая и хотела съесть что-нибудь теплое и молочное, – именно в эти моменты я вспоминала самое важное про себя и Адама: я никогда, ни единого раза в жизни не сомневалась, что должна быть с ним.

Но почему тогда мне нужны были тайны? В последнее время я курила вейп по утрам. И прятала его перед тем, как Адам приходил домой. Я не хотела знать, что он думает о родительстве под кайфом, и кроме того, мне нравилось иметь от него тайну. (Как правило. Однажды ему пришлось дома открыть компьютер, чтобы прочитать какой-то документ по работе, он сердился и ворчал. А я все твердила: «Ты на меня сердишься? Я что-то сделала не так?», пока он наконец не сказал: «Да что с тобой такое?» Я ушла купать детей.)

Когда дети засыпали, я звонила Тоби. Пока я с ним разговаривала, Адам выходил ко мне. «Что ты тут делаешь?» – спрашивал он. Я прятала вейп под ногой и закрывала глаза. Я перестала курить траву, когда мы поженились. Но Адам после сорока перестал есть красное мясо, и все же ел его, не прячась и не оправдываясь, раза два в неделю.

«Я разговариваю с Тоби», – отвечала я.

Адам выжидал долгую секунду, поворачивался и уходил в дом.

«Мне нужно идти», – шептала я в телефон.

Я возвращалась в дом, устраивалась наверху лестницы и смотрела вниз на Адама, сидящего на диване в гостиной. Даже под конец рабочего дня он сохранял остроту ума. Он сверял бумаги и сверялся с законами. Восклицал мультяшным голосом: «Ага, я так и знал!» и танцевал, сидя на месте, когда посылал торжествующий е-мейл, уверяя всех, что, как обычно, у него есть все ответы – что он, как обычно, нашел решение.

В ту субботу, когда мы вернулись домой, Адам пожарил на гриле баранину. В три часа Тоби начал прощаться. Я спросила, каковы его планы на остаток выходных.