Тэффи Бродессер-Акнер - Флейшман в беде [litres]

Лежащий рядом телефон зажужжал. Это было невыносимо. Тоби хотел выкинуть его в окно и покончить со всем этим. Покончить со всем сразу. Но тут он повернул голову и увидел имя звонящего.

Нагид.

О святой младенец Моисей в плетеной корзинке, это была Нагид.

Через несколько минут он уже сидел в такси, мысленно подгоняя водителя, чтобы тот проскочил на желтый, но водитель не послушался. Сердце Тоби колотилось в такт мигающему рядом светофору для пешеходов. Какой поворот событий. Сегодня! Изо всех возможных дней – сегодня! Секс! Тоби! Сексуальный партнер! Красивая женщина: экзотический акцент, потрясающее тело! Женщина, которая сама его позвала! В такси работал телевизор, и в поздней ночной передаче ведущий и пожилая британская актриса соревновались, кто лучше споет под фонограмму. Бегущая строка под изображением сообщила, что жара продлится некоторое время. «Ну что, согрелись?» – спросил диктор, объявляющий погоду, у зрителей. Диктор телевидения! Тоби никогда не задумывался, до чего это тяжелая работа. Как трудно оценивать погоду на основе чужих мнений: приятный денек, ненастье и так далее. А здесь, в машине, водитель скандалил с кем-то по телефону. И диктор, и таксист – пленники. А он, Тоби, свободен.

Прибыв на место, он сказал швейцару, что приехал к Нагид. Швейцар махнул рукой, чтобы он проходил. Они на миг встретились глазами, и Тоби попытался интерпретировать этот взгляд: много ли таких сюда приходит? Может, швейцар уже знает, что сексуально озабоченных мужиков нужно пропускать? Да какое это имеет значение?

Когда он вышел из лифта на ее этаже, она уже ждала. Они молча вошли в ее квартиру. Она взяла его руку, сунула себе под юбку и стала толкать туда-сюда, пока он не понял, что от него требуется. И вдруг до него дошло: он не желает, чтобы хоть что-нибудь было по-другому. Рэйчел, лагерь, дети – будь они другими, он сейчас не был бы здесь, а он хотел быть именно здесь, именно сейчас, когда его рука засунута под юбку этой женщины.

Они трахались на полу. Потом она уронила голову ему на грудь, а он прижался щекой к ее роскошным жестким необузданным волосам. У нее была небольшая щель между верхними передними зубами. К этой черточке он всегда испытывал слабость, начиная с самого четвертого класса – его одноклассница Алиса высовывала язык в эту щель между зубами, выводя буквы. В шестом классе она стала носить зубные брекеты и тем разбила ему сердце.

Они лежали на ковре у нее в гостиной, набросив на себя простыню, глядели в потолок и разговаривали. Ее родители эмигрировали в Париж из Ирана прямо перед ее рождением. Семья переехала в США, когда ей было двенадцать лет. Потом, когда ей было девятнадцать, семья поселилась в Квинсе. У отца Нагид был магазин вертикальных жалюзи в Кью-Гарденс-Хиллз. По словам Нагид, ей казалось, ее семья единственная из всех иранцев при бегстве от шаха не прихватила с собой сундук, полный драгоценностей. Совсем недалеко, в Форест-Хиллз, жили богатейшие иранки, чьи дома были полны скульптур. А Нагид? У нее были жалюзи на всех окнах.

Она ходила в Барух-колледж Нью-Йоркского городского университета и там же познакомилась со своим, теперь уже бывшим, мужем – на курсе бухгалтерии. Она хотела заняться дизайном костюмов и открыть собственный бизнес, потому взяла несколько курсов по бизнесу и на этих курсах встретила его – умного, красивого и честолюбивого. Он был христианин. Это единственное, что ему не давалось в жизни, – он не мог жениться на женщине, которая не была христианкой. Нагид родилась в еврейской семье, но сама была равнодушна к религии и потому перешла в христианство. Она думала, это очень романтично – то, что он заботится о ней не только в земных пределах, но и в плане будущей жизни. Она приняла крещение. Она ходила к причастию. Родители порвали с ней, но что ей было делать? Она полюбила. Ей было приятно совершить что-то хорошее для человека, которого она полюбила.

Детей у них не было, хоть они и старались. Но Нагид казалось – может быть, это хорошо, что ей не пришлось решать. У нее от природы не было желания иметь детей. Она всегда думала, что когда-нибудь их захочет, но время шло, она ходила на смотрины младенцев к друзьям и не ощущала никакого желания. Каждый месяц, когда у нее начинались регулы, она чувствовала что-то сильно похожее на облегчение.

А вот ее муж – нет. Он считал это трагедией. Он четко представлял себе жизнь, которая лежала впереди: жена, дети, служение обществу на выборной должности и защита консервативных ценностей, которые, как он считал, спасут мир. Нагид попыталась разъяснить ему плюсы бездетности: они могут путешествовать, он может выдвигать свою кандидатуру на выборах, не боясь, что детям будет его не хватать. Он может рассматривать своих избирателей, свою паству как своих детей. Он и она могут жить хорошо, без конфликтов, какие они наблюдали в других семьях, где браки, кажется, рушились под тяжестью родительства.

Но он был такой печальный, а она его любила. И они продолжали стараться, потом стали стараться сильнее, а потом начали стараться изо всех сил. В тело Нагид вливали яды, вторгались, вводили чужеродные тела, делали инъекции и стимулировали отдельные органы. Нагид становилось немного легче, когда она думала, что, совершенно очевидно, все это идет против предопределения. Ей с малых лет твердили про Бога и про то, что на все Его воля. Нагид не могла удержаться от мысли, что это – божественное вмешательство; что Бог не дает ей детей, потому что она не желает их превыше всего остального.

Муж был в трауре. Она тянулась к нему, пытаясь его утешить, но он отстранялся. Она сказала, что нуждается в утешении. Он ответил: «Тебе не кажется странным, что у тебя такая высокая потребность в сексе?» Нагид растерялась. Она никогда об этом не думала. Единственное, что она знала, – ее подруги постоянно жалуются на то, сколько секса до сих пор требуют их мужья, и на то, что им самим столько не надо. «Это некрасиво, – сказал ее муж. – Такое не подобает порядочной женщине». Она пыталась объяснять ему, что хотеть секса со своим мужем – нормально. Он каждый раз менял тему. Она уходила в туалет, смотрела в зеркало на свое прекрасное лицо и пыталась понять, что с ней не так.

В конце концов они полностью прекратили заниматься сексом. Муж хотел усыновить ребенка. Этого ей не хотелось больше всего на свете. Он предложил воспользоваться услугами суррогатной матери. Этого ей не хотелось больше всего на свете после усыновления. Они уже ни о чем не могли разговаривать, потому что любой разговор сворачивал на эту тему. Беспощадная печаль просочилась в самое основание их дома. Муж начал все дольше задерживаться на работе. Когда он приходил домой, от него пахло мускусными духами. А как-то одним прискорбным вечером Нагид вернулась домой с прогулки по парку Хай-Лайн и застала мужа на коленях с пенисом его личного секретаря во рту. Теперь она знала, что ненавистно ей еще больше усыновления.