Тэффи Бродессер-Акнер - Флейшман в беде [litres]

Она: Ты опять пропустил, что у меня сегодня премьера? Ты опять не расслышал, что я собираюсь поздороваться с детьми?

Он: Я не могу больше выносить твою злобу.

Каждый раз, когда она выражала свое мнение, ее обвиняли в злобности. Повсюду в собственном доме она натыкалась на оскорбления. Она вставала утром и выходила на улицу с Тоби и детьми, и не успевала она повернуть в сторону, противоположную школе, как швейцар у нее за спиной заговаривал о том, какой герой Тоби, что по утрам сам отводит собственных детей. Она случайно сталкивалась с кем-нибудь из учителей и слышала: «Это просто потрясающе, как ваш муж каждый день отводит детей в школу». Ей хотелось ответить: «А это не потрясающе, мать твою, что я в одиночку выплачиваю нашу ипотеку? Это не потрясающе, что у моих детей расписание сложнее, чем у президента, и что они выйдут из начальной школы подготовленными к трем или четырем профессиям, для которых нужна как минимум магистерская степень? Это не потрясающе, какой пример я подаю своим детям?» Учителя называли ее «работающая мать», и это тоже почему-то звучало оскорбительно, хотя и было правдой. Возможно, потому, что в их школе такое попадалось чрезвычайно редко. А может быть, потому, что это название как бы ставило после ее имени невидимую звездочку и объясняло всю ее неудовлетворительность как матери. Как-то Ротберги пригласили их на Новый год к себе в загородный дом в глубинке штата Нью-Йорк. Сэм Ротберг и Тоби повезли мальчиков играть в боулинг, и пока их не было, дочь Мириам подползла к матери, и та сказала: «Честное слово, кажется, этому никогда не будет конца». И Рэйчел от всей души согласилась: да, совершенно верно, это тянется так, что кажется – этому никогда не будет конца. Но потом она добавила: «Тебе везет, что у тебя еще есть маленький ребенок. Мне жаль, что мы не завели третьего». Мириам спросила, почему они не завели третьего, и Рэйчел ответила: «Наверно, я слишком много работаю». Она так сказала только для того, чтобы не вдаваться в подробности. Ей не хотелось рассказывать о том, что Тоби не хочет третьего ребенка, поскольку знает, что вся нагрузка падет на него, а Рэйчел не хочет постоянно выслушивать обвинения в том, что из-за нее его жизнь не идеальна.

Но Мириам не поступила так, как ожидала от нее Рэйчел. Она не стала кивать и улыбаться, стараясь понять собеседницу, как изо всех сил старалась сама Рэйчел. Вместо этого Мириам сказала: «Ну, мы все работаем».

Рэйчел растерялась.

Мириам и Роксанна переглянулись. Они и раньше это обсуждали.

«Это не значит, что ты работаешь больше нас», – сказала Мириам.

«Конечно, конечно», – сказала Рэйчел и тут же возненавидела себя всю оптом за согласие. То, что Мириам не работала, было оскорбительно. Оскорбительнее было только то, что Мириам казалось, будто она работает. Зато Мириам никогда не узнать подлинного успеха. Не узнать достижений. Не узнать, каково это – построить что-то с нуля и взять в руки, осязаемое. Мириам не суждено решать чужие проблемы. Не суждено присутствовать на спектакле, где на сцене поют сразу три ее клиента, и думать: «Они ведь тоже – мои дети».

За неделю до поездки к Ротбергам на Новый год Рэйчел поужинала с Сэмом Ротбергом и его племянником. Она щедро делилась советами, порекомендовала племяннику инструкторов по сценическому мастерству, к которым он мог обратиться и сослаться на нее, и сказала, чтобы он пришел опять к ней, когда инструктор скажет, что он готов. После ужина Сэм поблагодарил ее и проводил до дома. Он настоял на том, чтобы проводить ее до двери квартиры, и ей это показалось довольно странным, но Сэм Ротберг всегда был с ней мил. Он сказал, что в его компании есть вакансия для врача, с очень хорошей оплатой. И спросил, не захочет ли Тоби об этом подумать. Рэйчел сказала, что не знает. Сэм велел, чтобы она обязательно спросила.

В те выходные, когда они гостили у Ротбергов, Сэм поговорил с Тоби. А тот как будто съехал с катушек. Потом они обратились к семейному психотерапевту, но Тоби ее не слушал. Для него не существовала никакая точка зрения, кроме его собственной: что Рэйчел только и делает, что работает, что она пренебрегает им и детьми. Больше он ни о чем говорить не мог. Ее он не слышал. А она говорила, что любит свою работу. Что, может, ей и правда стоит сбавить темп, но она не знает как. Она не умеет доверять своим подчиненным. Если бы он слушал, он бы услышал ее слова. Ей нужна была помощь, чтобы с этим разобраться.

Она подумала, что будь она мужчиной, ее жена принимала бы плоды ее тяжких трудов с благодарностью. Жена позволяла бы ей по возвращении домой с работы хоть на минутку присесть и расслабиться, прежде чем бомбардировать рассказами о том, как ужасна ее жизнь, как ее никто не уважает, как преподаватели предпочитают ей Аарона Шварца и как ее шпыняет Филиппа Ландон.

Тоби так любил свою работу. Во всяком случае, по его словам. Но он умудрился забыть: именно работа жены дает ему возможность заниматься любимым делом. Он забыл, что их карьеры существуют в симбиозе, и вместо этого превратил в симбиоз их несчастье: оказывается, это ее успех был причиной его неудачи. Конечно, его нельзя было назвать неудачником, но он определенно достиг в жизни меньше, чем мог бы. Где-то в глубине души он выбрал Рэйчел потому, что знал: это обеспечит ему возможность заниматься любимым делом, а не искать более денежную профессию. А Рэйчел, возможно, выбрала его, потому что в глубине души знала: поскольку он совершенно явно не честолюбив, она сможет и дальше быть той зверюгой, которой была всегда.

И все же он обвинял ее в том, что она постоянно злится. И она наконец научилась это признавать; особенно – после супружеской терапии, где Рэйчел увидела, какое отвращение и у Тоби, и у психолога вызывает само ее раздражение тем, что ее вынудили ходить на терапию. Как будто человек может радоваться, что ему приходится тратить время и деньги – не для того, чтобы улучшить свою жизнь, а для того, чтобы сделать ее опять мало-мальски выносимой. Рэйчел оценила всю иронию ситуации: признать собственный гнев не под воздействием терапии, а из-за самого факта терапии. И все же после всех этих обвинений Тоби никогда не задумывался, почему она злится. Он просто ненавидел ее за то, что она злится. Ее гнев был садом, за которым она ухаживала; он зарос ядовитым сорняком, который Рэйчел никак не могла вывести. Тоби не понимал, что он тоже садовник в этом саду. Он не понимал: то, что там растет, сеяли они оба.

Когда ей стукнуло сорок, она решила перестать притворяться, что все это ее не злит. Она не хотела осложнять жизнь детям, но понимала, сколько сил тратит, притворяясь, что муж ей нравится по-прежнему. Раньше он ей нравился. Она его любила. Господи, как она его любила! Он был первым, кто привел ее в восторг, кто согрел ее, кто придал ей уверенности, кто был за нее. Он был умный, а когда обижался, был очень милый и смешной, и его было легко успокоить. Он был честен – как с ней, так и с самим собой. Во всяком случае, она так думала. От него хорошо пахло – чем-то вроде мыла и Америки. А теперь он ничего не хотел, только пойти на терапию. Но она уже ходила с ним на терапию. Вне терапии он хотел орать и швыряться вещами, а потом – ходить на терапию, спокойно сидеть и разумно рассуждать. Ей хотелось спросить: если ты в принципе способен спокойно сидеть и разумно рассуждать, почему же ты этого не делаешь в первую голову и вынуждаешь нас ходить на терапию?