Кристина Клайн - Поезд сирот

Меня не отпускают усталость и тошнота. Хочется полежать в постели, но я знаю, что легче ходить и что-то делать. Миссис Нильсен предлагает переехать обратно к ним. Говорит, что будет за мной присматривать и кормить: они обеспокоены тем, как я исхудала. Но мне легче жить одной. Мне уже двадцать два года, и я привыкла к взрослой жизни.

Проходят недели, дел у меня все больше: долгие рабочие часы в магазине, по вечерам работа с добровольцами – собираю металлолом, посылки для Красного Креста. А внутри не смолкает гул беспокойства. Где он? Чем сейчас занят?

Голландику я не пишу о плохом самочувствии, о постоянной дурноте, врач говорит: это значит, что ребенок развивается прекрасно. Вместо этого я пишу о лоскутном одеяльце, которое шью для малыша: сперва вырезала узор из газеты, потом из кальки, которая сама приклеивается к материалу. Узор я выбрала с имитацией плетения по углам – будто корзинка, а по краю – пять полос ткани. Очень жизнерадостные цвета – желтый, синий, персиковый и розовый ситец, а в середине каждого квадрата – бежевый треугольник. Члены кружка миссис Мерфи (я там самая молодая участница и почетная дочь, они праздновали каждое важное событие в моей жизни) шьют его с особым тщанием, вручную кладут аккуратные мелкие стежки – дополнительное украшение поверх основного узора.

Голландик проходит техническую подготовку, потом подготовку члена палубной команды авианосца; после месяца в Сан-Диего он узнаёт, что скоро им предстоит отправка. Принимая в расчет свои навыки и отчаянное положение на японском фронте, он полагает, что его отправят в Тихоокеанский регион, на помощь союзникам, – впрочем, наверняка ничего не известно.

Внезапность, мощь, подготовка – вот что выигрывает войну, так учат моряков на флоте.

Центральная часть Тихого океана. Бирма. Китай . Просто названия на глобусе. Я беру карту мира, которая продается у нас в магазине, она плотно скатана и лежит в вертикальном тубусе – и разворачиваю на прилавке. Пальцы скользят по городам: Янгон на побережье, Мандалай – в темном горном массиве дальше к северу. Я готова была к Европе, даже к самым дальним ее углам – России, Сибири, но Океания? Так далеко – другой конец света, мне даже представить ее себе удается не сразу. Я иду в библиотеку, на столе растет стопка книг: географические исследования, история стран Дальнего Востока, дневники путешественников. Я узнаю, что Бирма – самая большая страна Юго-Восточной Азии, что она граничит с Индией, Китаем и Сиамом. Край муссонов: на побережье за год выпадает около пятисот сантиметров дождя, средняя температура – за тридцать градусов. Третью часть периметра занимает береговая полоса. Писатель Джордж Оруэлл опубликовал роман «Бирманские дни» и несколько статей о тамошней жизни. Из чтения у меня складывается общее впечатление: нет места на земле, которое было бы от Миннесоты дальше, чем Бирма.

Проходит еще несколько недель, медленно сменяются дни, жизнь течет тихо, с внутренним напряжением. Я слушаю радио, просматриваю «Трибьюн», с нетерпением дожидаюсь почты и проглатываю, когда они приходят, письма от Голландика, быстро вбираю новости: здоров ли он? хорошо ли, сытно питается? А потом долго бьюсь над оттенками и интонацией каждого слова – будто передо мной шифр, который нужно разгадать. Каждое голубоватое послание на тонкой бумаге я подношу к носу, вдыхаю. И он тоже держал этот листок. Обвожу пальцем каждую букву. Ведь это он их написал.

Голландик и его товарищи ждут приказа. Последние палубные учения в темноте, подготовка вещмешков с аварийным запасом – каждый уголок заполнен, все необходимое на месте, от пайка до патронов. В Сан-Диего жара, но их предупредили: там, куда их отправят, будет еще хуже – почти невыносимо. «Я никогда не привыкну к жаре, – пишет он. – Как мне не хватает прохладных вечеров, когда мы ходили по улице, держась за руки. Даже по снегу, так его и этак, я скучаю. Вот уж не думал, что дойду до такого». Но сильнее всего он скучает по мне – это он тоже пишет. По моим рыжим волосам, блестящим на солнце. По веснушкам на носу. По глазам орехового цвета. По ребенку, который растет у меня в животе. «Ты, наверное, здорово поправилась, – пишет он. – Мне остается это только воображать».

Его переводят на авианосец в Виргинии. Это последнее письмо, которое удастся послать мне перед отплытием; он отдает его капеллану, который пришел к ним на борт перед отправкой. «Длина самолетной палубы 220 метров, – пишет он. – У нас семь разных цветов формы, чтобы было понятно, кто чем занимается. У меня, техника по обслуживанию, куртка, спасжилет и каска уродливо-зеленого цвета, цвета переваренного гороха». Я представляю себе, как он стоит на этой плавучей взлетной полосе, дивные белокурые волосы скрыты тусклой каской.

За следующие три месяца я получаю несколько десятков писем, они добираются по несколько недель, иногда в день приходит целых два – все зависит от того, откуда они отправлены. Голландик пишет о скуке, которая царит на борту, о том, как его лучший приятель еще со времен учебки Джим Дейли, тоже из Миннесоты, научил его играть в покер и они часами дуются в кубрике с вояками – такая бесконечная, непрекращающаяся игра. Он рассказывает о своей работе: как важно делать все по инструкции, какая у него тяжелая, неудобная каска, как он постепенно привык к реву авиационных двигателей на взлете и посадке. Рассказывает о морской болезни, о жаре. О боевых действиях, о сбитых самолетах не упоминает. Я не знаю, то ли им это запрещено, то ли он не хочет меня пугать.

«Я люблю тебя, – пишет он снова и снова. – Я не могу без тебя жить. Я считаю минуты до нашей встречи».

Он пользуется клише из популярных песен, из стихотворений, которые печатают в газетах. В ответ я шлю ему такие же банальности. Сижу и мучаюсь над папиросной бумагой, тщась выплеснуть на нее свое сердце. А выходят все те же слова, все в том же порядке; остается лишь надежда, что глубина вложенного в них чувства придаст им плотность и вес. «Я люблю тебя. Я скучаю. Будь осторожен. Возвращайся невредимым».

Десять часов, утро среды, я уже час как в магазине, сперва просматривала счета в задней комнате, теперь, как у меня заведено, прохожу по рядам, следя, чтобы на полках все было аккуратно, чтобы выставлено все было в нужном порядке. Я как раз дошла до последнего ряда и составляю обратно в пирамидку баночки с кремом для лица «Йергенс» – они попа́дали на мыло «Айвори» – и тут слышу голос мистера Нильсена:

– Чем я могу вам помочь? – Он звучит странно, скованно.

А потом тот же голос произносит отрывисто:

– Виола.

Я не отрываюсь от дела, хотя сердце пускается вскачь. Мистер Нильсен редко обращается к жене по имени. Я продолжаю составлять баночки в пирамидку: снизу пять, потом четыре, три, две, одна наверху. Оставшиеся запихиваю на полку под витриной. Водружаю на место кусок мыла, соскользнувший на пол. Закончив, просто стою, выжидая. Слышу шепот. А потом миссис Нильсен зовет: