Николя Матье - И дети их после них

Функционирование завода было далеко не так безобидно. На первый взгляд можно было подумать, что распределение рабочих мест, применение рабочей силы осуществляются там исключительно по принципу эффективности. Что эта мощь, эта логика, направленные на производство и наращивание его темпов, самодостаточны. На самом же деле за этими идолами, которые будут водружать все выше и выше по мере того, как долина будет терять конкурентоспособность, скрывалась сложная, путаная система негласных законов, методов принуждения, унаследованных еще от колониальных времен, система естественного с виду отбора, узаконенного насилия, обеспечивавшего дисциплину и распределение несчастных по категориям. Малек Буали занимал место в самом низу вместе со своими собратьями – черножопыми, черномазыми, чурками, – эти слова были в ходу. С течением времени презрение к нему и ему подобным приобрело более скрытые формы, но оно никуда не делось. Его даже повышали по службе. Но где-то глубоко остался в нем этот острый привкус гнева, обиды, который жег его изнутри вот уже сорок лет. Правда, сейчас это было уже не важно. Он получал пособие по безработице, а на выходное пособие от «Металора» строил домик на родине. Рания уехала туда первой. Они столько отработали за свою жизнь. А сыновья? С самого раннего детства они знали больше, понимали лучше. Так что же произошло?

Малек прокашлялся.

– Я сделаю чай.

Он направился в кухню, оставив Элен в коридоре. Вскоре она услышала звук открывающегося шкафа, журчание воды, шипение газовой горелки.

Они молча пили чай из маленьких позолоченных стаканчиков, оставлявших мокрые кружки на клеенке. Хозяин почти ничего не говорил. Не отрывая глаз от стакана, он снова и снова прокручивал в голове свои черные мысли. Элен тем временем с восхищением разглядывала его задумчивое лицо, все в глубоких бороздах, словно поле, его трудовые руки. Этот человек странным образом напомнил ей отца.

– Вы ошибаетесь, – сказал он. – Хасин не такой.

Он сурово смотрел на нее. Он не лгал. Но и правда его тоже не интересовала. Он просто делал свое отцовское дело. Позже он будет делать его с Хасином, это уж точно. Столкнувшись с таким упорством, Элен снова принялась излагать факты, мужчина слушал. Потом обеими руками он разгладил клеенку и поднял на нее подернутые дымкой глаза. У нее были голые плечи, красивая женщина. Как все непросто в этом мире.

– Вы пришли и оскорбляете меня в собственном доме…

– Я думала, что мы уже поняли друг друга, – сказала Элен.

На улице исступленно пел дрозд. Антони решил, что, если этот старикашка сейчас что-нибудь сделает, он оторвет ему башку. С самого начала у него дрожали ноги, отбивая каблуками чечетку под стулом. Интересно, когда вернется Хасин? Антони пытался представить себе, как тогда начнут разворачиваться события. Он вспоминал истории про разные разборки с мордобоем. Но Малек Буали только закрыл глаза.

– И где сейчас этот мотоцикл? У меня дома никакого мотоцикла нет.

– Я не знаю, – сказала мать.

– И что?

– Я хочу поговорить с вашим сыном. Я с самого начала твержу про это.

– Его нет дома.

– Мне очень жаль. Но без мотоцикла я не уйду.

– Вы уйдете, – сдавленным, жестким голосом сказал старик. – Сейчас же.

Элен и он смерили друг друга взглядом поверх стола. Оба разозлились не на шутку. Воспитание – это только красивое слово, ему место в книжках да в циркулярах. В действительности же все делают что хотят. Можно из кожи лезть вон или, наоборот, на все плевать, никто не знает, что из этого получится, это – тайна. Вот родился ребенок, вы строите планы, ночей не спите. Пятнадцать лет подряд встаете до рассвета, чтобы отвести его в школу. Твердите за столом, что есть надо с закрытым ртом, а спину держать прямо. Нужно думать о его развлечениях, покупать ему кроссовки и трусы. Он болеет, падает с велосипеда. Тренирует на вас свою волю. Вы растите его, теряя по пути силы и сон, становитесь медлительным и старым. А потом, в один прекрасный день к вам, в ваш собственный дом заявляется враг. Что ж, хорошо. Он готов. Вот так и начинаются крупные неприятности, которые могут стоить жизни или закончиться в суде. Элен и старик были на грани этого, впору мебель выносить.

– Когда Хасин вернется, я с ним поговорю, – пообещал старик. – Если это его рук дело, он вернет мотоцикл.

Элен решила поверить ему. Она даже на мгновение почувствовала нежность к этому старому человеку, униженному и такому благопристойному.

– Можете мне верить, – сказал он, вставая.

Он собрал стаканы, поставил их в раковину, потом протянул руку, указывая им путь к выходу. Каждый держался официально, с протокольной четкостью. На пороге они обменялись рукопожатиями.

Оставшись один, Малек Буали прислонился к стене. Губы у него дрожали. Он почувствовал, что его не держат ноги. Поднес руку ко рту, сильно закусил, так что потекла слюна.

Потом он надел ботинки и спустился в подвал. В его отсеке не хранилось ничего особенного, только чемоданы да его инструменты. Во всяком случае, мотоцикла он там не обнаружил. Не спеша он взял лопату, потом мотыгу. Попробовал и молоток. Он взвешивал на руке каждый инструмент, оценивал с точки зрения удобства, вертел и так, и этак под свисавшей с потолка лампочкой. Наконец он остановил свой выбор на мотыге. Прижав ее к стене, он отпилил рукоятку почти под корень. Затем поднялся с этой рукояткой к себе, уселся перед телевизором и стал смотреть Олимпийские игры. Американцы заграбастали все награды. Двести метров среди мужчин и среди женщин, а Карл Льюис в конце концов обошел Майка Пауэлла в прыжках в длину. Рукоятка от мотыги лежала у него под рукой. Время шло, стемнело. Около десяти часов старик задремал, его разбудил приход сына. Он посмотрел на часы и проворчал несколько слов по-арабски. Чтобы встать, ему пришлось опереться о собственные колени.

– Это ты?

– Ага.

Молодой человек разувался в темноте. Он был слегка под кайфом и очень надеялся, что отец не станет пичкать его своими нотациями. Где был, что делал, видел брата?

– Я тебя ждал.

– Я был с ребятами. Валюсь с ног, пойду лягу.

Почувствовав движение у себя за спиной, Хасин обернулся и увидел, как отец поднимает над головой рукоятку мотыги. Не успел он и слова сказать, как палка обрушилась ему на голову с каким-то на удивление гулким звуком. Затем последовал новый удар, пришедшийся по локтю. Юноша повалился на линолеум, закрываясь как придется руками. А удары все сыпались и сыпались – по пальцам, по бокам, по пояснице. Он слышал собственный умоляющий голос. Отец же ничего не говорил. Он только пыхтел, действуя неторопливо, с силой отвешивая удар за ударом – как на работе.

Кончив дело, отец запер Хасина в его комнате. Тот мог теперь определить нанесенный ему ущерб, разглядывая себя в зеркале платяного шкафа.