Наринэ Абгарян - Симон

Симон обернулся для нее настоящим спасением – с ним она научилась засыпать. Первое время, тщетно проворочавшись с боку на бок, она уходила из комнаты, чтобы не будить его. Но он сразу же поднимался и шел ее искать. Она заваривала чай с мятой, и они пили его, устроившись на тахте. Она сворачивалась под его рукой калачиком, он гладил ее по волосам и вел неспешную беседу на отвлеченные темы.

Однажды она призналась ему, что никогда не умела рисовать, но всегда хотела. На следующий же день он купил карандаши, краски и альбомы, и теперь, когда ей не спалось, они рисовали. Точнее, он рисовал, она же достаточно коряво пыталась повторять за ним, а потом, отложив в сторону карандаш, с замиранием сердца наблюдала, как он перерисовывает кухонную утварь, с поразительной достоверностью передавая каждую выемку и щербинку, каждую, казалось, незначительную деталь. Он объяснял ей технику рисунка, но она качала головой – ты же видишь, мне это не дано. Тогда он стал выводить контур, а ей поручал раскрашивать карандашами и акварелью. Она старательно водила кистью, вдыхая в бесплотные гранатовые зерна и половинки абрикосов жизнь. Спустя годы, когда она вынуждена будет взвалить на себя заботу о семье, она достанет те натюрморты, которые он для нее рисовал, и перенесет узор на шелковую ткань. Первые работы получатся беспомощными, словно сделанными ребенком, но она, вспоминая уроки Симона, будет очень стараться и постепенно наберется мастерства. Платки ее станут расходиться с удивительной быстротой, потому что она окажется из тех людей, которые не просто чувствуют, но и умеют передать цвет. Часто, рисуя, она будет водить рукой по воздуху. Со стороны будет казаться, что она выдергивает, словно мастерица, ткущая ковер, нити разноцветной пряжи и переносит их в единственно верном порядке на шелк.

Симон не просто обогрел ей душу. Он обладал редким утешительным качеством, свойственным только детям и старцам: в его присутствии странным образом отступали призраки прошлого, и порой достаточно было одного его прикосновения, чтобы успокоилось сердце и развеялась тревога.

– Из тебя, наверное, получился бы хороший доктор. Жаль, что ты не пошел на него учиться, – как-то шепнула ему Сусанна.

Он пожал плечами:

– В некотором роде из меня действительно получился доктор, только лечу я не людей, а дома. – И поморщился – до чего же пафосно прозвучало!

К тому времени, освоив ремесло каменщика, он потихоньку брался за заказы. Работал медленно, но на совесть, деньги зарабатывал приличные, потому планировал через год-другой, поднаторев, урезать свою ставку в строительном управлении наполовину и вплотную заняться частными заказами.

– Первым делом перестроим твой дом, – обещал он Сусанне. Она воспротивилась – первым делом мы построим другое жилище и съедем отсюда.

Они успели заново распланировать свое будущее, без колебаний забрав туда все, о чем раньше мечталось: трое детей, большой уютный дом, сто счастливых лет.

– В этот раз все обязательно будет по-другому, – не сомневался он. Она не спорила, но с беременностью не торопилась – нужно было дождаться развода, который Меланья ему не давала.

Столкнулись они в магазине. Сусанна не сразу узнала бывшую подругу – та сильно осунулась и подурнела. Услышав ее нерешительное приветствие, вздернула брови, но до ответа не снизошла. Прошла мимо, отметив про себя, до чего ей не к лицу переживания. Одних людей горе наполняет бережным светом, прибавив облику жертвенности и тихой печали, а над другими откровенно глумится, обездушивая и иссушая черты. С Меланьей было именно так: когда-то живое, светящееся радостью ее лицо осунулось, глаза потухли, а плотно сжатые губы окаймляли тревожные скобки морщин. Изменилась даже фигура – она будто бы убавилась в своем и без того небольшом росте и скособочилась – ходила, выставив вперед левое плечо и склонив голову, и выглядела скорее вдовой, чем брошенной женой. Заговорить с Сусанной на людях она не решилась, но последовала за ней, стараясь держаться на расстоянии, и осмелилась подойти лишь тогда, когда та свернула с Садовой улицы к своему дому. Там она ее догнала и, вцепившись в ремешок сумки, потянула на себя.

– Сусо!

Сусанна обернулась.

– Послушай меня, – зачастила Меланья, опасаясь, что та не даст ей договорить. – Ты, наверное, думаешь, что я тебя предала. Я бы сама, окажись на твоем месте, так бы думала. Но я этого не делала. Я люблю тебя и всегда любила…

Сусанна собиралась уже одернуть ее, но увидела, как отворилась дверь дома Безымянной и та вышла оттуда, держа на вытянутых руках какой-то грязный, завернутый в тряпье сверток. Выражение ее лица, обычно рассеянно-безразличное, сейчас было сосредоточенно-устремленным: казалось, она наконец-то обдумала и приняла важное решение и теперь торопится его осуществить.

– Можешь покороче? – грубо оборвала Меланью Сусанна.

Та запнулась, сбитая с толку, судорожно вздохнула. Ремешок чужой сумки она так и не выпустила, стояла, крепко сжимая его в пальцах и не замечая, как впивается ногтями себе в ладонь.

– Ты, наверное, не поверишь и будешь права… – начала она, но сразу же перебила себя: – Нет, не то. Сейчас. Я быстро. Помнишь, однажды в школе тебя защитил парень из старших классов? Мы прижали тебя к забору, он выскочил из…

– Помню. И?

Безымянная шла вдоль поваленного частокола, едва слышно напевая под нос заунывное. Сусанна, отметив странность ее походки, пригляделась и заметила, что та старается идти таким образом, чтобы не наступать на цветущие кустики осота и пастушьей сумки, растущие беспорядочно по всему ее двору. Меланья, проследив за ее взглядом, теперь тоже заметила Безымянную и, не задумываясь над тем, почему так поступает, встала таким образом, чтобы оказаться между ней и Сусанной.

– Так вот, – продолжила она с прерванного места, – тем парнем, который отбил тебя, был Симон. Вы с ним этого не знаете, а я – знаю. Кажется, я его с того дня и полюбила. Я его, наверное, всегда любила. Я бы никогда не причинила тебе вреда, потому что он души в тебе не чаял. Я любила все, что он любил. И всегда делала все, чтобы он был счастлив. И если бы не случилось той истории с… похищением, я бы никогда… Я просто была бы рядом, помогала бы тебе. Грелась бы вами. Возможно, вышла бы за кого-нибудь замуж, а может быть – нет. Но я бы никогда…

– Ты женила его на себе! – выкрикнула, словно ударила, Сусанна.

Меланья съежилась.

– Не я, так кто-то другой. Отпусти его, пожалуйста. Посмотри, какая ты красавица, любого пальцем поманишь – и он будет твоим. Оставь Симона мне, я не смогу без него жить. Я без него умираю.

Сусанна попыталась разжать ее пальцы, чтобы высвободить ремешок своей сумки, но Меланья не поддавалась. Тогда она приблизилась лицом к ее лицу, выговорила, выплевывая каждое слово: