Наринэ Абгарян - Симон

Сусанна стояла в сторонке, поджав губы и сложив на груди руки. Симон знал – она его так и не простила. Он и сам себя не простил. Не мог забыть ее – тоненькую, беспомощную, с кровоподтеком на губе. Поблекнувшую, будто выкачали свет. Нужно было забрать ее с собой, но он прошляпил, не сдюжил, испугался. Ничтожество.

Когда она объявила о своем решении уехать, вместо того чтобы последовать за ней, малодушно обиделся. Задели ее слова, брошенные с горечью: «Никто меня здесь не спасет и не защитит». Она была права – ни на кого, и тем более на него, она надеяться не могла. Однажды он от нее уже отрекся. Второй же раз отрекся, когда отпустил ее одну в большой мир.

После ее отъезда он жил один. Пил – беспробудно и черно, на износ. Вытащила его Меланья. Стала навещать его каждый день, не корила, не прятала спиртное. Стирала-готовила, обтирала тело – мыться он наотрез отказывался. Заботой его и взяла. Они снова сошлись, и она сразу же забеременела. Симон догадывался, что случилось это потому, что Сусанна его отпустила. Раз отпустила, значит, разлюбила. Сердце ныло, когда представлял, что кто-то другой обнимает ее и ласкает. Ни с кем ему не было так хорошо, как с ней.

Ему стоило огромных усилий снова спуститься вниз, чтобы коснуться губами ее лба. Она ощутила прикосновение, сняла с лица одуванчиковый пух, подула, возвращая его ветру. Она давно уже была старухой – потемневшей, морщинистой, насквозь нездоровой – с надорванным сердцем и больными руками. Но он видел ее такой, какой она была полвека назад – ослепительной красавицей с янтарными косами, которые она, спасаясь от жары, закалывала шпильками в высокую корону.

Он так и не узнал, что одну из своих дочерей она назвала именем его матери – Тэйминэ.

Над могилой Косой Вардануш вытянулась в полный рост осока. Жаркое солнце иссушило ее почти до прозрачности, и она глухо шелестела, подхваченная полуденным ветром. Симон расстроился – так и не выбрался на кладбище, чтобы выкосить траву, а ведь собирался! Как же получилось, что запамятовал?

Смерть Вардануш стала неожиданностью для всех. Она была из тех безобидных юродивых, которые со временем превращаются в неотделимую часть жизни любого городка и любого ее жителя. К ней относились ровно так, как относились к смене времен года или моросящему дождю: она была данностью, с которой можно было только смириться.

Смерть ее стала притчей во языцех. Люди не могли взять в толк, зачем ей нужно было выбираться к озеру Цили, до которого на машине в хорошую погоду ехать было почти час. Хватилась ее Софья, когда пришла в очередной раз навестить соседку. В доме стояла гулкая тишина, окно спальни было широко распахнуто, а в изголовье кровати сидел нахохленный грязный голубь. Софья, суеверно перекрестившись, вышла и плотно прикрыла за собой дверь – влетевший в дом голубь всегда к плохим вестям. Звать Вардануш побоялась, молча заглядывала во все комнаты, ища ее глазами. Не обнаружив нигде, вернулась в спальню. Голубь к тому времени улетел, оставив на покрывале крохотное перышко.

В изножье кровати лежали незамеченные Софьей аккуратная стопка смёртного и мятый конверт. Она заглянула туда и ахнула, обнаружив никому не нужную купюру в пятьдесят советских рублей и записку, написанную мелким почерком матери Вардануш: «Положите дочь рядом со мной».

Поиски ничего не дали, но кто-то из бердцев вспомнил, что видел, в каком направлении Вардануш покидала городок, а один из пастухов рассказал, что застал ее на краю поля: она сидела в тени, сняв туфли, и ела землянику. На вопрос, куда идет, ответила, что на озеро. На берегу озера Цили ее и нашли. Вернее – не ее, а одежду, которую она, сняв, сложила и придавила камнем. Поиски ничего не дали, они и не могли дать – озеро было глубокодонным и водоворотливым, в какой из омутов оно затянуло Вардануш и когда намеревалось вернуть ее несчастное тело миру, – никто не знал. Закопали смёртное и конверт с деньгами под надгробным камнем матери, выбили на нем имя Вардануш и сразу же забыли о ней. Лишь Симон о ней помнил, и иногда ходил на могилу – выкосить осоку и закурить в поминальной чаше крупицы желтого ладана. Но в этот раз уже не успел.

Когда похоронная процессия добралась до кладбища, Симон уже парил над макушкой Хали-Кара. Оттуда он и наблюдал за тем, как прощались с ним дети и внуки, как плакал Илия, мелко вздрагивая плечами.

Софья положила в гроб подаренную им нить искусственного жемчуга. Элиза – флакон духов. Сильвия – кулон. Сусанна – свернутые рисунки. Меланья же, сняв с пальца стертое обручальное кольцо, надела ему на мизинец и обещала вскорости присоединиться к нему.

– Женщина, дай хоть немного отдохнуть от тебя, – проворчал Симон.

Море пришло, когда тер Маттеос, сбиваясь на джазовые мелизмы, принялся нараспев читать молитву за упокой души. Оно стремительно поднялось со дна ущелья и затопило мир до самых небес. Запахло остро и солено – нагретым на солнце берегом, водорослевым духом, молчанием рыб, жижистой тиной.

«Так оно действительно существует», – подумал Симон с ликованием. Он позволил волнам подхватить себя и даже попытался плыть по течению, но не смог – что-то держало его за ногу. Он с изумлением разглядел тонкую золотистую нить, один конец которой плотным кольцом обхватил его щиколотку, а другой тянулся куда-то вниз, к краю кладбища, и исчезал за надгробными памятниками. Симон набрал полные легкие воздуха, нырнул, пытаясь отвязать нить, и внезапно увидел себя десятилетним мальчиком. Он стоял возле калитки и разглядывал крохотную трехлетнюю девочку. Она тянула сквозь перекладины тоненькую ручку и просила: «Отдай мне эту штуку». Симон повертел продолговатый деревянный предмет, который нашел в кустах. «Не отдам», – ответил он, вредничая, хотя предмет ему был совсем без надобности. Она посмотрела на него исподлобья совершенно взрослым взглядом и вздохнула: «Отдашь». Он нырнул ниже, чтобы разглядеть, что такое держит в руках, – и сразу же понял. Это было потемневшее от времени деревянное веретено. «Веретено Безымянной», – догадался он, хотя ничего о той истории не знал. Он протянул веретено девочке, она взяла его и улыбнулась, и он сразу же ее узнал.

– Ты готов? – спросила она.

В памяти отчетливо зазвучал голос матери, рассказывающий о море, которое случается в жизни человека дважды – когда он приходит в этот мир и когда его покидает.

– Ты готов? – повторила вопрос девочка.

– Да, – подумал он.

Она легонько дернула веретеном. Нить, привязанная к его щиколотке, оборвалась и разлетелась множеством светящихся искр, которые, подхваченные убывающей волной, недолго мерцали, а потом растворились в безвозвратной морской глубине, но этого Симон уже не видел.