Хэрриет Эванс - Сад утрат и надежд [litres]

Претенциозный идиот. Твиттер поиздевался над этим заявлением, как и следовало ожидать.

Как и многие историки искусства, Джульет устала от новых директоров, которые приходят в галерею с намерением оставить свой след в приличной, хорошо налаженной работе и делают что-либо идеологически правильное, скажем, перевешивают все экспонаты в алфавитном порядке или по темам. Она не могла понять, каким стал теперь Сэм Хэмилтон, поскольку знала его. Тогда, в Оксфордском колледже, он казался одним из тех людей, какие подходят к тебе и объясняют, какие они умные. В Оксфорде . Но все-таки это был единственный музей в пределах транспортной досягаемости от нее, куда она могла бы ездить на работу, и она была вынуждена написать Сэму… Интересно, думала она при этом, носит ли Сэм Хэм и сейчас майки с бритпоп-группами из 90-х? В маленькой заметке из «Таймс» не было его фотки.

– Ну как, нашла свою книжечку? – спросила Би, снова раскладывая на каменной поверхности свои книги и компьютер.

– Нет, – вздохнула Джульет, осторожно слезая вниз. – Там наверху полно яблок. Ты следи, чтобы младшие не залезли туда и не спихнули их. Поняла?

Би поежилась в своем новом кресле, и ее хорошее настроение испарилось.

– Конечно, прослежу, я не тупая. Ма, можно Голубятня будет моей? Только моей? Пожалуйста!

– Хм… посмотрим. Зимой тут очень холодно, – ответила Джульет, все еще думая о Сэме Хэмилтоне и о грядущих счетах за обогрев при таких старых окнах.

– Я знаю, знаю. Я нашла старый кашемировый джемпер твоей бабушки. Он был упакован в пластиковый мешок, так что ни одна моль не добралась, умно, правда? И мы могли бы… может… мы могли бы провести сюда электричество? Чтобы тут у меня был свет и радиатор?

– Мы посмотрим. Когда у меня найдутся лишние деньги. В Голубятне будет холодно, и ты едва ли захочешь оставлять здесь на ночь компьютер.

Би скрестила на груди руки и нахмурилась.

– Разве ты не говорила, что тут безопасно? Разве не ради этого мы сюда переселились?

– Тут безопасно, точно безопасно, но компьютер может замерзнуть за ночь. Так бывает.

– А-а. Ну тогда я разожгу огонь. Так ведь делали в старые времена, правда?

Джульет с сомнением смерила взглядом старинный золотистый камень дымохода. По сути, Голубятня была задумала как банкетный домик, где гости отдыхали после ужина, ели лакомства и слушали музыку; она единственная сохранилась от величественного елизаветинского особняка, на месте которого был построен Соловьиный Дом.

– Бог знает, когда трубу чистили в последний раз. Я что-то не помню, чтобы Грэнди вообще зажигала очаг.

– Но разве не здесь был большой пожар, в котором сгорела та картина?

– Да, ты абсолютно права. Но огонь был не в камине. – Джульет показала потертым носком кед «конверс» туда, где стояла, на багровое пятно на каменном полу. – Вот след от огня. На этом месте. – Они молча посмотрели на пятно. – Я как-то побаиваюсь жечь тут огонь. К тому же у нас нет денег на дрова.

– «У нас нет денег на дрова, отец, а малыш Тим ужасно кашляет». Ой, ладно тебе, ма.

Джульет невесело засмеялась.

– Дрова дорогие. Вот надо срубить деревья, распилить, нарубить, высушить. Мы не смогли это сделать из-за дождя… – Би сердито фыркнула, а Джульет мягко добавила: – Знаешь, мне тяжело это говорить.

Би повернулась на кресле лицом к матери.

– В этом дурацком доме мне нравится только Голубятня, но ты, конечно, хочешь отобрать ее у меня.

– Да. Да, конечно. Я и живу только для того, чтобы портить тебе жизнь.

Би крутанулась от Джульет. Спокойным тоном она сказала:

– Ты все шутишь. Ты делаешь вид, что все нормально. Я хочу поговорить с тобой, а ты все превращаешь в шутку. Но мне иногда не до шуток.

– Я вынуждена шутить, иначе…

– Что?

– Я вынуждена. – Джульет снова посмотрела на темное пятно на полу. – Ох, Би. Скажи мне, о чем ты хочешь поговорить. Давай поговорим. О чем угодно.

– Нет, все о’кей. Мне некогда, я занята. Пожалуйста, ма, ты можешь оставить меня в покое? – Она повернула к матери голову и одарила ее веселой улыбкой. – Спасибо. Вот, возьми твою книжку.

Привет Джу. Слышал ты вернулась в гнездо как дела?

Я сейчас на ямайке но летом появлюсь.

Будет здорово повидаться. Эв

Привет Эв. Так здорово получить от тебя письмо!

Твоя мама сказала ты теперь садовник, это так классно! Ты поможешь мне когда приедешь, как ты помнишь тут все заросло…

Напиши мне что ты хочешь знать

Что мне подготовить к зиме? Я тут прочла что мне надо кучировать. Я не знаю что это такое. Еще Грэнди велела срезать георгины но не объяснила как. Короче не знаю что делать к зиме

Мульчировать а не кучировать глупый автокорректор

Не парься насчет мульчирования-кучирования это подождет до будущего года J

Георгины подрежь оставив 3–4 дюйма стебля и храни в прохладном и сухом месте в песке. Что еще?

На Заросли страшно смотреть листья гниют и воняют сейчас почти ноябрь там вся земля в слизи

ОК Отгреби листья сколько сможешь. И на траве, так как листья на траве не пропускают к ней свет. Подрежь листву. Возьми дешевые луковицы, гиацинты / нарциссы / анемоны / крокусы посади всюду где можешь. Оставь землю открытой для воздуха не накрытой прелой листвой. Честно если ты потратишь 10 мин сажая луковицы ты будешь рада в ян / фев.

до встречи

Что-то из этого я уже сделала, ты мне очень помог, спасибо! Как у тебя дела?

Мэтт и Джульет встретились в заведении, которое тогда именовалось «Бар/Клуб», сразу после новогодней полуночи. Наступил 1999 год. Где-то в глубине клуба громко играл Принц, им подали коктейль «Космополитанс» за 99 пенни, и если кто-то из них и понял, что начало получилось очень даже хреновое, они никогда не говорили об этом. Они никогда не вспоминали, что в баре было оглушительно громко и жарко, что они напились и спали друг с другом в ту ночь, а на следующий день ничего не помнили. Не вспоминали они и то, что по дороге домой кто-то из них сблевал и что на следующий день они не могли вспомнить имена друг друга. Они все переиначили, как водится, приукрасили миф, чтобы он соответствовал тому, что было дальше.

После помолвки беременная Джульет вернулась в тот бар, ядовито-розовое сооружение на Фулхэм-Бродвей, и сфоткала его, а снимок повесила в рамку вместе с обложкой «Таймс» от 1 января 1999 года, где подробно говорилось, что через три года Британия перейдет на евро. Это висело на кухне на Далси-стрит, и они могли потом рассказывать детям, что познакомились там-то и тогда-то.

Зачем им понадобилась такая мифологизация, Джульет потом не могла и объяснить, но Мэтт был одержим символикой и внешним декором: персональными рождественскими карточками, семейными портретами в серебряных рамках. Джульет, росшая в окружении символов и старины, не ставила их ни в грош. С первых дней он смеялся над ее нетребовательным отношением к жизни, но так и было; ей не нужно было ничего из того, что девушке полагалось требовать от ее бойфренда: букеты цветов, подарки ко дню рождения, поездки на выходные. Ей нравился Мэтт; нравилась его внешность; нравилось, как он смотрел на нее, словно никогда не встречал таких, как она. Он накручивал на руку ее волосы и с улыбкой тянул ее к себе; секс был потрясающим, долгим, удивительным, они оба погружались в блаженство и услаждали друг друга. Он был неистовым, страстным, насмешливым и до смешного традиционным; такого, как он, она еще не встречала, в нем забавно смешались Италия, откуда была его мать, и графство Кент, где он рос. Он обезьянничал, подражая тогдашнему урбанистическому стилю, обожал бритпоп, барахло от Propertys в духе 90-х – мопед, мужская сумка, твидовая кепка и граммофон. Среди его пластинок была старая, 78-го, где Одри Хэпбёрн пела Moon River. Песня эта звучала в ту первую их ночь и месяцами каждую ночь, когда Джульет оставалась у Мэтта. До сих пор, слушая вступительные аккорды и этот грустный голос, она невольно вспоминала тот странный, счастливый восторг тех первых холодных зимних недель.