Хэрриет Эванс - Сад утрат и надежд [litres]

– Подождите минутку, девочки. Потерпите, – сказала Лидди, потрепав уши собачки. – Она прокляла меня. Надо написать Мэри – нет, я ничего ей не скажу, она принимает такие вещи слишком близко к сердцу. Минуточку терпения, сейчас я развяжу и…

Из коричневой бумаги с громким стуком выпали три вырезанных из дерева предмета. Элайза даже забавно раскрыла ротик, сложив его в маленькое «о». Гладкая фигурка пухлого младенца, вырезанная из темного дерева и отполированная так, что была как шелковая. Колыбелька из более светлого дерева, качавшаяся на деревянном каркасе. Ореховый прут, тонкий и гибкий, укрепленный на подставке, а на его конце змей из светлой древесины и настоящая крошечная ленточка. Он покачивался на весеннем солнце, пока Лидди, расставив ноги, напевая дочке песенку и разложив возле себя фигурки, читала записку.

Любовь моя, я пишу второпях

Я приеду за тобой, чтобы завтра увезти из Хижины. Упакуй вещи – приготовься к отъезду – собери в дорогу Элайзу. Теперь у нас будет наш дом, Лидди, наш собственный дом. Мне не терпится показать его тебе.

Я продал картины (и очень устал). 4 картины, сцены в Хэме и Ричмонде. Я отдал их не в Академию, а в Графтон-галерею, – знаешь, не успел я достать их из ящика, как некий человек – запомни его имя, Лидди, сэр Огастес Карнфорт, который заработал себе состояние на стали, купил их все за 500 фунтов! Вот так сразу! Жалко, что ты не видела этого. Это мои лучшие работы, и я рад, что такой богач, как Карнфорт, захотел купить образчик не чего-то отжившего и старомодного, а образчик нового, британского. Он хочет повесить их в своем новом величественном доме – его строит Далбитти – в Ричмонде. Как видишь, ему понравились виды Хэм-Хауса. Вот и замечательно, а мы с тобой больше не будем на них смотреть. Мы больше не будем жить в Хижине.

Целую Элайзу, а все другие поцелуи тебе – я живу для тебя – я работаю только для тебя – все только для тебя – пожалуйста, Лидди, поверь мне!

На нее нахлынуло странное чувство. Она огляделась по сторонам в этом маленьком домике, еще не опомнившись после своей поездки, посмотрела на дочку, на пол и покачнулась. Внезапно у нее подвернулась лодыжка, и она закричала от пронзительной боли. Дочка заплакала, Офелия жалобно залаяла.

Он пришел через час, и она увидела на его лице морщины усталости, словно нарисованные углем. Она так и не встала с пола, только ухитрилась подвинуться к оравшей дочке, взять ее на руки и покормить. Дочка уснула, сытая, Офелия устроилась рядом, укоризненно поглядывая на хозяйку. Сидеть на деревянном полу было довольно удобно, за окном пели птицы. Стены наконец-то перестали качаться. Когда пришел Нед, Лидди уснула, держа на руках ребенка. Она проснулась, когда он осторожно забирал из ее рук Элайзу, и яростно вцепилась в нее. Во второй раз в тот день она поняла, что такое материнская любовь, – первобытный, странный инстинкт, непривычный для нее, но уже ставший частью ее существа, как слезы, шрамы и усталость.

Он выглядел ужасно; тонкое красивое лицо стало восковым от усталости, глаза ввалились. Он часто дотрагивался до переносицы. Но его улыбка была нежной, милой и радостной.

– Знаешь, она очень походит на тебя, – сказала ему Лидди глухим от слез голосом, потому что ее лодыжка все еще болела. – Она твой ребенок – когда она улыбается мне, я ничего не могу с собой поделать и широко, как дурочка, улыбаюсь в ответ.

– Шшшш, – сказал он, глядя на дочку, хотя Элайза еще спала. – Ты отдохни немножко, а потом я отнесу тебя в экипаж. Он ждет возле дома.

Через десять минут она сидела в наемном экипаже, все ее пожитки лежали в одной сумке, фигурки для кукольного домика в другой, сундук с книгами и материалами для живописи был привязан на крыше. Она помахала рукой, с нежностью, но без особого сожаления прощаясь с надвратным домом. В Ричмонде они сели в поезд и долго ехали среди цветущих полей. Лидди спала, ее нога, забинтованная Недом, лежала на маленьком чемодане. Сам Нед держал на руках Элайзу и пел ей песенку. Офелия стояла на задних лапах у окна, высунув нос наружу; ее уши трепетали на ветру.

До конца своих дней она не могла вспомнить подробности той первой поездки. На крошечной станции их встретила конная повозка – кто управлял ею? Она так этого и не узнала. Вечер озарил золотым светом холмы, от деревьев протянулись длинные тени. Лидди страшно устала от тряски в экипаже, поезде и теперь в повозке; у нее кружилась голова.

После деревни Годстоу дорога обогнула холм и нырнула в маленькую долину, миновала несколько домов, сложенных из камня медового цвета, и поднялась на пологий холм. За высокой церковной стеной повозка остановилась.

Нед взял Лидди на руки. Он весь дрожал. Собачка спрыгнула на землю и нырнула в зеленую массу кустов. Лидди посмотрела по сторонам и подумала, что они приехали на край света.

Вокруг была зелень, зелень и зелень, а вдалеке виднелись синеватые холмы. Тишину нарушало только пение птиц, да где-то журчала вода. Устало моргая, она увидела впереди золотистую каменную стену дома. Возле нее росли желтые и белые розы.

Еще была видна изогнутая розовато-золотистая крыша.

– Ты так и не можешь наступать на больную ногу? – спросил Нед, когда повозка уехала, а они остались посреди этого странного подъезда к дому.

– Нет, нет, – ответила она. – По-моему, у меня растяжение. Где мы, Нед? Что это за место? – Тут она заметила птиц на крыше. – Гляди, Нед. Боже мой. На мамином кукольном домике такие же птицы, гляди…

– Минутку, – сказал Нед, взял из ее рук Элайзу и исчез. Вернувшись через минуту, он снова подхватил Лидди на руки и понес по неровной дороге к открытой двери дома, где на пороге лежала их дочка и с удивлением смотрела на них.

Дом тоже был золотистым, с широким крыльцом и массивной дубовой дверью. Стрельчатые витражные окна ярко сверкали в лучах заходящего солнца, и казалось, будто дом объят огнем или позолочен рукой великана. Над первым этажом, подобно ленте, опоясавшей дом, проходил бордюр из узкой черепицы. От дома вниз по склону спускался заросший сад, в его конце виднелись фруктовые деревья и журчала вода.

Нед бережно поставил ее, поддерживая под руку.

Ее руки потянулись к волосам, из которых грозили выпасть шпильки.

– Это Соловьиный Дом. – Нед сдвинул шляпу на затылок.

– Соловьиный…

– Так я его мысленно называю. Ты согласна с этим? – Он наклонился и поднял Элайзу, безмятежно сидевшую на полу возле их ног.

– Лидди, послушай! В кронах деревьев поют соловьи, я слышал их вечером. Я слышал их пение. – Его тонкие черты лица были необычайно выразительными, и сейчас отражали одновременно боль и экстаз. Пожалуй, впервые она поняла, какой он аскет и как он одержим своей идеей. – Я долго искал его и все-таки нашел. Я там мало знал о нем, когда начинал поиски, но решил попытаться и отыскал его для тебя. Это была руина. Мы с Далбитти вернули в него жизнь. У нас с тобой нет прошлого. Мы должны создать нашу собственную семью из того, что у нас есть. Скажи мне, – он озорно улыбнулся, – он напоминает тебе что-нибудь?