Хэрриет Эванс - Сад утрат и надежд [litres]

– Мы обсуждали, что делать с картиной после выставки, и я на этот раз был тверд, Лидди! Эта картина преобразит нашу жизнь.

Бедный Нед, картина уже изменила его нынешнюю жизнь: утром, в духоте набитой людьми галереи, он выглядел больным, с бледным лицом и покрасневшими глазами.

Лидди поздоровалась за руку с Галвестоном и позволила своим мыслям унестись далеко от Лондона. Вот она вернулась домой, сидит у речки, болтая ногами в воде, Нед рядом с ней, дети тоже, они едят с дерева шелковицу… свежий, прохладный ветерок… ноздри полны запахов, нет, не тяжелого парфюма, а летних полевых цветов…

– Лидди! – Нед потянул ее за руку. – Что ты скажешь на предложение Галвестона?

Лидди заморгала:

– Извини, я задумалась и прослушала. – Берег реки, танцующие фигурки, сад, запахи дома пропали, отодвинулись, словно сцена в игрушечном театре. Галвестон постучал тростью о пол.

– Нед, вы много запрашиваете! Но вот что мы имеем. Я покупаю у вас «Сад утрат и надежд» за определенную сумму. Эта сумма включает и авторские права на картину. Понимаете? – Она терпеливо кивала. – И мы совершаем тур с «Садом утрат и надежд» точно так же, как это было с картиной «Свет мира» и другими. У меня есть контрагенты в Канаде и Австралии, которым я телеграфировал перед открытием выставки. Все они выразили огромное желание увидеть картину. Это… – он поднял трость и медленно обвел серебряным острием, словно дулом ружья, толпу зрителей, – это уже подтверждает мой интерес. Они уже стояли в очереди, чтобы увидеть ее; так почему бы не брать с них деньги? Ваша жизнь изменится. До конца жизни вы сможете писать только то, что хотите.

– Что скажешь, Лидди? – спросил Нед.

– Как разумно с вашей стороны советоваться с женой, ведь у нее наверняка имеется свое мнение, что бы ни говорили! – игриво сказал Галвестон. Нед повернулся к нему, и его тон стал ледяным.

– Я не принимаю без Лидди никаких решений, – отрезал он.

– Не делай этого, – категорически сказала Лидди. – Не продавай авторские права. Если хочешь, отдай Таддеусу картину за нормальную сумму. Но не права. Посмотри на «Пузыри».

– Миссис Хорнер, я огорчен. Вы думаете, что я продам «Сад утрат и надежд» компании, производящей мыло, и позволю использовать ее таким вульгарным образом? Милле совершил глупость – ему не надо было…

– Старина Милле был художником, а не бизнесменом, как вам известно, – возразила Лидди.

– Я… – нерешительно сказал Нед, – я хотел так сделать, Лидди, любовь моя, мы договорились вчера вечером. Галвестон заплатит нам… – Тут он наклонился к ней, и она уловила исходивший от его волос и кожи аромат сигар и портвейна; но под ними все тот же старый запах Неда. – Тысячу фунтов. – Он выпрямился и со своей мальчишеской реакцией наблюдал за ее реакцией.

– Совершенно верно, – осторожно подтвердил Галвестон. – Если вы согласитесь на эти условия, у вас будут выплачены последние долги за дом, а будущее ваших детей будет полностью обеспечено – вам только нужно сделать последний шаг. Наследство.

– Нед, какое наследство, если ты утратишь контроль над своей картиной? – возмущенно сказала она, но тут в толпе послышался шум, люди расступались. Она повернулась и увидела, словно в замедленной съемке, как толпа зашевелилась, растаяла, и остался только один человек, парень в костюме с кисточками – пару секунд она ничего не понимала. Вот он подошел ближе, кисточки болтались: что за странный наряд для Дня закрытого просмотра? Молодой парень, подумала она, его усы не шли ни в какое сравнение с усами Джорджа – песочного цвета, щетинистые…

– Миссис Хорнер… – сказал он и протянул ей записку.

Не успела она развернуть ее, как ужас наполнил ее сердце, а ноги сделались ватными. Записка была мокрой от его пота, у него блестел лоб, а глаза… Он избегал ее взгляда, а голос звучал слишком пронзительно.

– Вам нужно немедленно вернуться домой, – сказал он. Все его слова, казалось, вплывали и выплывали из ее ушей. Ваша дочь… карета… Она не понимала его и думала, правильно ли расслышала то, что он сказал.

Сквозь волны ужаса и дурноты она слышала голос Неда.

– Элайза. Элайза. Лидди, о господи. Нам надо ехать. Нам надо ехать.

И они бежали, бежали на улицу, толпа расступалась перед ними, на лицах людей был написан страх, а когда Лидди увидела, что их уже ждала карета с лошадьми, она поняла, что не ослышалась. Что дома случилось что-то очень плохое.

Ее положили в студии, не в доме, чтобы она никого не заразила. Она уже была там, когда карета остановилась, и Лидди спрыгнула на землю, Нед за ней. Мэри, бледная как призрак, ждала их, терзая передник. Она схватила сестру за руку и потащила к открытой двери Голубятни.

Малышка Элайза сидела на матрасе, брошенном на пол, прислонясь спиной к мольберту, и хватала ртом воздух – ее глаза вылезли из орбит, лицо было желтовато-бледным, ночная рубашка задралась, обнажив коленки. Маленькие руки сжимали и отпускали какую-то деревяшку. Увидев мать, она заплакала, но не могла говорить, только хрипела, отчаянно пытаясь дышать глубже. Пальцы зашевелились еще быстрее.

– Боже мой!.. – Лидди зарыдала и, оттолкнув доктора, рухнула на пол рядом с дочкой. – Что такое? Что это – пожалуйста, скажите, это не…

– Это дифтерия, и боюсь, что в тяжелой форме, – сказал доктор Каррит. Он подошел и положил руку на плечо Лидди. За ее спиной Нед с трудом сдерживал рыдания. Лидди повернулась к нему, в ее глазах застыл ужас. Мэри стояла, уткнувшись лицом в передник; ее плечи сотрясались от беззвучных рыданий. – Вспышка заболевания на ферме Тукеров. Жена фермера уже умерла, а ее сестра, приехавшая к ней из Лондона, смертельно больна. Ханна Блаунт – мне сказали, что вы ее знали. – Он убрал со лба волосы малышки, покачал головой, и на его лице мелькнула вспышка отчаяния. – Вот, дорогая моя.

Странгуляционная болезнь – так ее называли в Хайгейте, когда умерших хоронили среди ночи, чтобы уменьшить риск заражения. Лидди покачала головой.

– Молоко… – сдавленным голосом сказала Мэри. – Причина в молоке? Если оно было плохо…

Доктор повернулся к Мэри:

– Я подозреваю, что причина в мисс Блаунт. Ханна Блаунт, когда приехала, жаловалась на плохое самочувствие. Лондонские хозяева неожиданно отпустили ее в гости, и это страшная безответственность с их стороны. – Он взял в пальцы тонкое запястье Элайзы и посмотрел на свои часы на брелоке. – Боюсь, что она и оказалась причиной… Очень высокая температура. Пульс крайне учащен. Она с трудом дышит. В горле образуется толстый налет и закупоривает… – Он замолчал.

Лидди закричала от отчаяния и повернулась к мужу. Но увидела, что и он не знал, что делать.

– При дифтерии назначают антитоксины, но их у меня нет, да и время упущено… – И Лидди заметила, что доктор Каррит посмотрел на Мэри со странным, не понятным ей выражением. – Единственный оставшийся выход очень рискованный. Я мог бы провести трахеотомию. – На немолодом худом лице доктора лежала тень усталости. Элайза издала ужасный хрип и раскрыла рот, хватая воздух. И тогда Лидди увидела в ее горле на миндалинах белую пленку, похожую на шпатлевку или мастику, словно кто-то бросил ее туда. Так нелепо. Она обняла дочку, пригладила ее волосы – облачко непослушных, спутанных золотых кудряшек, потрогала ее лоб. Он был очень горячим.