Шамиль Идиатуллин - Последнее время

Кул пожал плечами. С чего бы ему понимать значение чужих узоров? Они для того и придумываются, чтобы их только свои понимали.

– Это сообщение, – сказал Эйди. – Когда я тебе что-то рассказываю, это сообщение. Но можно не рассказать, а начертить такими вот узорами, и каждый понимающий их получит сообщение такое же точное и подробное, как если бы я рассказал его голосом слово в слово.

– А, письмо, – вспомнил вдруг Кул, нечаянно вложив в слово то презрение, какое у мары всегда сопровождало это понятие.

Ему стало чуть неловко, но Эйди как будто не заметил.

– Да, письмо. А мы с Ош письмари. Нам платят, чтобы мы взяли такое письмо или посылку, отнесли и отдали тому самому человеку, которому письмо или посылка предназначены. И если у человека есть ответ, письмо или посылка, мы должны обязательно принять их и отнести обратно. Такое правило, понимаешь?

Кул неуверенно кивнул, отгоняя от себя малковскую песенку, в которой письмарями назывались мелкие живые нечистоты из древнего быта вроде вшей и блох. Эйди продолжил:

– Мы за это плату получили, ну и вообще это вопрос… чести?

Кул показал, что понимает, и торопливо спросил:

– А как вы на эту землю проходите или на другую обетную? Никто же не может.

– Мы письмари, – терпеливо повторил Эйди. – Никогда не слышал, да? Мы многое можем.

Дыши спокойно и слушай, приказал себе Кул. Они ничего тебе не должны и работают за плату, которой у тебя может не быть – ты даже не знаешь, какая плата принята у шестипалых, золото там всякое, меха, на ярмарке матери договариваются, а старцы расплачиваются, а о чем и чем, птенам и крылам плевать, тебе первому. Жалей теперь. Но лучше дыши и слушай.

– И вот это письмо, – Эйди тряхнул куском ткани, – мы никак нужному человеку доставить не можем. Человек должен был ждать на берегу, принять письмо, нам отдать посылку. И мы бы дальше помчались, к следующему. А нету никого. Ты ведь знаешь Чепи?

Кул ждал этого, а все равно вздрогнул.

Эйди и Ош переглянулись, и Эйди мягко, но настойчиво спросил:

– Кул, с Чепи что-то случилось?

И Кул рассказал, что Чепи с Позанаем исчезли без следа, а в лесу горит огонь, который чувствуется даже отсюда. На эти слова Эйди рассеянно кивнул, не переспросив и не ужаснувшись даже из вежливости. Был занят, пересказывая услышанное Ош дурным картавым языком.

Надо им сказать про оправку и дать туес с сушителем, подумал мельком Кул, сам не зная почему, и тут же забыл об этом.

Ош выслушала Эйди удивительно бесстрастно, но когда тот что-то добавил, задала короткий вопрос. Эйди, подумав, перевел:

– Ош спрашивает, можно ли тебе оставить письмо для Чепи.

– А как Чепи поймет, что́ здесь рассказывается? – спросил все-таки Кул. – Она не умеет, у нас никто не умеет, это…

Он попытался подыскать слова помягче, но не смог, как не смог, кажется, удержать брезгливую мину. Эйди ее явно заметил, но сказал очень спокойно:

– Поймет. Такие письма сами адресату всё рассказывают.

Язык-то все равно непонятный, чуть не продолжил Кул, но понял, что письмари могут решить, что он выпендривается или морочит им голову, как вредный глуп. Раз письмо адресата узнаёт, то и рассказывает так, чтобы понятно было, решил он, подавил вздох и протянул руку.

Эйди, не подавая письма, строго спросил:

– Кул, тебе можно доверять? Для нас это вопрос чести.

Он помолчал и повторил с каким-то другим акцентом:

– Чести.

Кул обиженно кивнул, и тут голова у него загудела и закружилась. Он сообразил, что Эйди сказал последнее слово не с другим акцентом. А на другом языке – том, который Кул не слышал с детства. На языке Кула.

Он уставился на Эйди, уставился на Ош.

И та сказала, каждым словом вгоняя Кула в ликующий ужас:

– У тебя штаны сверху неправильно сделаны, на мальчика, а ты муж, вот здесь еще один ремень нужен.

Кул, не глядя, потрогал ремни на бедрах. Смотрел он на Ош, не отрываясь. Эйди, кажется, тоже.

Ош, поколебавшись, проговорила:

– Кул, Чепи должна была вырастить для нас одно особое растение. Не знаешь, где она могла его посадить?

– Люди во всем мире страшно болеют и умирают в муках. Сотни людей. Тысячи. А лекарство можно сделать только из трехсмертника, он поэтому так называется, и на вашем… и на этом языке, и на остальных, что от трех смертей спасает. Но растет трехсмертник только здесь, на любой другой земле не приживается, и здесь надо сажать семя в определенный срок и в определенный срок выкапывать. Но здесь его никто не сажает, к тому же люди этой земли, сам знаешь, никому ничего не продают. И даже если бы и продавали, с трехсмертником это не помогло бы: если его взять в обмен на деньги, сокровища, любые ценности, он больше не волшебный. Его можно только дарить. Вот Чепи и обещала подарить. И теперь целый город ждет лекарства. Маленькие дети, старики, женщины. А лекарства не будет, если мы трехсмертник не найдем. Понимаешь?

Эйди строго посмотрел на Кула. Кул спохватился, отвлекся от Ош и кивнул. Ош тоже отвлеклась от мыслей, в которые ушла под пустые для нее звуки, но зыркнула, как и Эйди, серьезно и требовательно, будто понимала.

Свой язык Кул, оказывается, помнил неплохо, но именно помнил, узнавал, а не знал – каждое слово распахивалось и показывало значение после короткой заминки, а длинный кусок речи должен был обмяться в голове, прежде чем стать понятным.

Поэтому разговор шел на языке мары. Эйди иногда картаво переводил кое-что для Ош, а та еще реже отпускала пару слов на языке Кула, который называла то кучеле, то куманлы, – и каждый звук ее голоса точно задевал дребезжащую щепу, отколовшуюся вдруг от того цельного плотного Кула, каким он ощущал себя внутри.

Это было не хотение, какое поднимают птахи в теле, не алчность узнавания, возникающая от вдруг понятого урока, не колебание второй, тонкой души, будто в лад общей песне. Это было словно напоминание о чем-то очень теплом и хорошем, случившемся, оказывается, в жизни Кула – и забытом. Теперь он не то что вспоминал, но касался, как жаркой печки с мороза.

– Поэтому мы и просим помочь найти Чепи, – сказал Эйди, вздохнул и добавил: – Или трехсмертник – если ты согласишься принять письмо и передать его Чепи, когда появится. А до того уйти не можем. А больные ждут.

– Я соглашусь, – сказал Кул, слегка удивившись, что Эйди вдруг объясняет все заботой о неизвестных ему и Кулу людях, хотя недавно упирал на куда более прозрачный вопрос чести и обязательности. – Сейчас уже дойдем, вместе посмотрим. Нет-нет, сюда почти никто не ходит, не прячьтесь.

Эйди сообщил, что они обязаны быть быстрыми и малозаметными. Не все получатели и отправители посылок и писем хотят, чтобы другие знали о том, что́ они отправляют, а порой и о том, что они вообще что-то кому-то отправляют. Кул даже предложил письмарям, коли так, подождать на сыроварне, куда точно никто не зайдет, пока Кул не поищет трехсмертник в Смертной роще. Эйди решительно отказался, Ош тоже. Тогда Кул молча протянул ей несколько запасных лоскутов. Ош сразу поняла, приняла, помяла и разгладила в руках, сказав: «Очень хорошие» – так, что от головы к ребрам Кула снова спустился надреснутый звон, – и принялась наматывать рукава. Эйди что-то пробормотал, Ош, покосившись, стащила и впрямь грязноватый лоскут с голени и метнула на угли. Ткань побелела, почернела пятнами, вспыхнула и сгорела со странным тревожным запахом – не костра, а пожара или даже нынешней негасимой беды, так и пованивающей от леса.