Велько Петрович - Избранное

— Видишь, доченька, это твой дядя Милош!

Девочка захлопала ресничками, оторвала головку от материнского плеча и улыбнулась Милошу. Он тоже улыбнулся и протянул к ней руки.

— Иди к дяде!

Девочка, потупив глазки, пошла к Милошу и прижалась к нему своей теплой, пахучей, взлохмаченной головенкой.

— Ты просто прелесть! Солнышко мое ясное. Ведь ты дядино золотце, да?

Девочка смущенно кивнула ж обхватила ручонками шею Милоша, а когда мать хотела взять ее обратно… она еще теснее прижалась к дяде. Растроганный Милош стал осыпать, ее поцелуями.

— Пусть посидит у меня. Она совсем не тяжелая и испачкать не испачкает. — И, вспомнив, как про детей говорят, что они инстинктивно чувствуют доброго человека, заулыбался, гордо поднял девочку вверх и принялся ее качать.

— Вас дядя тоже любит, просто она маленькая, еще ничего не понимает, — сказал он присмиревшим детям, не спускавшим с него восхищенных глаз.

Под утро отец умер. Весь город пришел выразить Милошу свое соболезнование, почти все поздравляли его с успехами, о которых-де и они наслышаны и которыми все они, его земляки, гордятся. Иные особенно тепло пожимали ему руку за то, что он показал себя хорошим братом и сыном. Когда волна посетителей схлынула, он со спокойной деловитостью принялся за организацию похорон, успевая при этом следить и за порядком в доме.

Тотчас после похорон он взялся за дела, позвал сноху и стал считать. Торговцы и поручители векселей брата пришли сами. Наконец ему удалось составить себе ясное представление о финансовом положении семьи. Из страховки брата он погасил все краткосрочные ссуды и часть долгов по векселям. Остальное перевел на себя и обязался к ежемесячной пенсии снохи в сто пятьдесят крон прибавлять еще хотя бы сотню. На это можно жить, пока подрастут дети. А там и сам он крепче станет на ноги.

Сноха горячо благодарила его, но не могла скрыть своей печали.

— Не умею я жить без опоры. До сих пор со мной было двое мужчин. Как я теперь буду одна?

Милоша глубоко тронул крик души этой кроткой, терпеливой молодой женщины.

— Придется научиться. Конечно, будет трудно, но теперь я буду чаще приезжать.

— Когда ты думаешь ехать? — дрожащим голосом спросила Мелания.

— Попрошу еще месяц отпуска. Я очень устал, надо прийти в себя.

Глаза женщины блеснули. Старшая девочка, Милица, схватила его руку и поцеловала.

— Дядя, не уезжай. Мы с мамой будем тебя слушаться… знаешь как… Мы тебя так любим.

Милош поцеловал ее волосы.

— Мала ты еще.

— Не такая уж я маленькая, дядя. Я могу тебе и пуговицы пришивать. Страшно будет без тебя. Ведь нашего папы уже нет.

У Милоша затуманились глаза.

— Дядя вас никогда не бросит. Не бойтесь… И хватит об этом!..

Первые три дня он не выходил из дома. Отдыхал. Бродил по комнатам, разглядывал стены, старую, знакомую мебель, вертел в руках последний стакан из тех, какими они когда-то пользовались. На прежних местах висели старые, поблеклые вышивки и старые картины: «Герцеговинское кладбище» Чермака и «Боснийские беженцы» Предича. Сейчас они ему нравились, и, улыбаясь в душе, он вспоминал, как когда-то, во времена бурного развития сецессии, эти самые картины казались ему ужасно примитивными и безвкусными. Он брал книги отца и брата и часами вчитывался в отцовские наивные протестующие пометки на полях «Quo vadis», где старый приверженец православной церкви доказывал, что Петр никогда не был в Риме. Он листал семейный альбом и находил своеобразную красоту в смешных старинных одеждах теток и в островерхой прическе снохи, какую та носила еще до замужества. Особенно долго рассматривал он фотографию покойных родителей. Мать в черном шелковом платье с турнюром, высоким корсетом и узкими рукавами и с большим овальным медальоном на груди, а отец в серых помятых брюках, которые доходили до самых кончиков длинных штиблет и так книзу расширялись, что напоминали перевернутую воронку. У него длинные завитые волосы, а в руках новый котелок. Прекрасная пара. С последней страницы он вынул свою фотографию — он был снят в выпускном классе — и вставил ее рядом с родительской. Как удивительно он похож на отца! Только нос у него крючком, как у матери, но глаза и крепкие губы отцовские. Если отпустить бородку, то сходство будет еще сильнее.

— Милорад, поди сюда!

Мальчик вошел.

— Ну-ка, дай я посмотрю на тебя.

И Милош с невольной улыбкой глядел то на фотографию отца, то на свою, то на племянника.

— Знаешь, у тебя наши, окинские глаза. Как у дедушки и у меня.

— Мама говорит, что я вылитый папа.

— Да, да, настоящий Ока. Ну ступай!

— Боже праведный, так ведь это и есть преемственность поколений. Ewigkeitszug [21] Наследственность (нем.) . .

Милош зажмурился, и внутреннему взору его явилось то, чего не могла ему дать ни математика, ни история: перед ним во всей своей осязаемости предстало бессмертие, вечность, воплощением которой, похоже, является семья.

Милош гулял по двору и саду. Сноха показывала ему розы, которые прививал Милан. На них уже появились бутоны. Милан не увидит плодов своего труда, зато Милица будет вдыхать их аромат и украсит ими свой столик. А виноград, посаженный отцом, уже цветет. Отец только начал его обрезать, а теперь Милош продолжит его дело — срежет лишние побеги и листья. Голуби Милана воркуют и возятся на крыше. Вон те светлые, сегединскне, произошли от тех самых, которые жили у них под крышей еще пятнадцать лет тому назад, когда он залезал на чердак и засыпал под их охорашивание.

— А Милорад любит голубей?

— Еще бы. От вас унаследовал. Хочу отучить его от этой пустой забавы.

— Оставь, пусть себе.

Каждый день он ходил со снохой на кладбище. Соседи почтительно здоровались, с ними и долго, смотрели им вслед. Он шел мимо могил, с грустью глядя на тот большой участок, который заполнился, пока он жил за границей.

— Все это наши хорошие люди!

И он упрекал себя в том, что совсем не думал о них, когда они боролись с жизнью и смертью.

Потом он выходил в город. Школьный товарищ, сопровождавший его в этих прогулках, с гордостью объяснял, сколько новых домов построено здесь за последнее время.

— Чей вон тот красивый дом?

— Симендича. Помнишь его? Учился с нами до четвертого. А потом выдержал экзамен на десятника. Толковый человек, что твой инженер..

— Он серб?

— Да.

— Слава богу! А как сербы вообще?

— Да как сказать, многие разоряются. Старые семьи. Зато молодые встают на ноги.

— Ну что ж, в добрый час!

В читальне его встретили особенно тепло. Старый отец Авраам горько сожалел, что вот-де и он, Милош, едет на чужбину.

— Трудно нам, здешним сербам, жить при теперешней конкуренции, когда все мало-мальски способные люди бегут или в Сербию, или за границу. Я, конечно, понимаю, что нет у нас здесь пока деятельности для сильных людей, но все же наш народ заслужил, чтоб его лучшие сыновья пожертвовали своим благоденствием во имя общего блага. Наконец, и у нас можно, работать, была бы только охота и желание помочь своему народу. И у нас можно сколотить состояние. Сейчас мы, например, как раз в отчаянном положении. Городу нужен хороший инженер, но только серб — об иностранце ни жупан, ни наша иноверческая община и слышать не хотят, — его сразу же поставят главным инженером. Место почетное, жалованье восемь тысяч крон в год, а человек с головой частной практикой заработает столько же. О пользе же для нашего народа в городе и его окрестностях и говорить нечего. Почему бы вам, молодой человек, не согласиться? Мы бы вас на руках носили!