Велько Петрович - Избранное

Он ходил взад-вперед по коридору, нетерпеливо вздрагивая при каждой остановке.

Снаружи был мрак, и только искры порхали в воздухе, кружились и гасли, как светлячки. Временами засветится будка, перед которой неподвижно, словно статуя, стоит человек, держа в руке жезл, похожий на круглую плоскую лопату. Может быть, у этого человека, в его крохотной законопаченной лачуге, умирает ребенок? Много горя на свете, много.

Милош протер занавеской окно и стал смотреться в него, как в зеркало. Точно так же рассматривал он свое лицо в окошке вагона, когда еще студентом возвращался домой после каникул. Как оно изменилось с тех пор, как потемнело и возмужало! Многое пережил он за эти годы: и борьбу за существование, и любовные утехи, и успех, и все это в стороне от своих близких, которые сейчас умирают. Что же тогда значит быть братом и сыном, если то, что составляет твою жизнь, полностью оторвано от их радостей и горестей?

Милош уже стучал зубами от холода, тяжелая голова клонилась книзу. В полном изнеможении вернулся он в купе, лег и сразу заснул.

В таком же смятении чувств ехал он и весь следующий день, рассеянно глядя то в окно, то на пассажиров, которые менялись на каждой остановке, входили, выходили, отдавали какие-то приказания.

Когда поезд подъезжал к Раванграду, он собрался совершенно спокойно, без малейшей нервозности, хотя на душе у него было неспокойно. Потом прильнул к окну, стараясь увидеть знакомые башни, и с удовольствием смотрел на зеленя, колыхавшиеся на вечернем ветру. «Что это за новая церковь? А вон и наша! — Сердце его забилось. — Может быть, здесь сегодня отпевали кого-нибудь из моих. Целая улица новых домов. Вот и кладбище. Есть ли там наша могила? Все они лягут здесь. А где я — одному богу известно. Будут ли меня встречать?»

Едва поезд остановился, он первый выпрыгнул на перрон, осмотрелся и громко крикнул носильщика, и вдруг заметил в сумраке плохих керосиновых ламп женщину в трауре. Она пугливо озиралась по сторонам, но, увидев его, встрепенулась, вскрикнула, полетела к нему навстречу и судорожно обняла его. И пока Милош держал ее в объятиях, глаза его застлали слезы.

— Милош, Милош, наш Милан умер! Сегодня похоронили. Ты не мог успеть, но я знала, что ты приедешь. Отец не верил, не пускал меня, но я знала и хотела сама тебя встретить, — то кричала, то шептала сквозь слезы молодая женщина.

Милош быстро взял себя в руки, послал за вещами и медленно повел сноху, которая бессильно опиралась о его руку.

— Пойдем, Мелания, пойдем потихоньку! О боже, как это вдруг на нас обрушилось такое?

— За семь дней, о горе мне, за семь дней сгорел! Такой человек! Тиф, доктора ничем не могли ему помочь. О, горе!

— А что с отцом?

— Когда Милан умирал, он держал его голову, а потом и сам свалился. Сейчас лежит, отнялась вся правая сторона. Невозможно понять, что говорит. Несчастный, кажется, повредился в уме. Доктора говорят, что если не будет второго удара, то, может, выживет. Но вряд ли. Детки мои, сиротинушки, что ж с нами будет?

— Не бойся, Меланка, не бойся. Пока я жив, дети Милана не почувствуют, что у них нет отца. Успокойся, все образуется. Милана не вернешь. С этим надо примириться. Сейчас ты должна подумать о себе. Хотя бы ради детей. А о деньгах не думай. Это мы уладим.

И в то время как Милош вел под руку обессилевшую женщину, которая всей своей тяжестью привалилась к его плечу, пока он сажал ее в экипаж, следя за тем, чтобы не испачкались в грязи ее юбки, и укутывал ее пледом, к нему возвращалось его обычное спокойствие, он снова почувствовал уверенность в себе и какую-то грустную и вместе с тем светлую радость, словно получил новое свидетельство собственной ценности и силы.

У ворот их ждали трое детей в трауре. Долговязая бледная девочка девяти лет и два мальчика — восьми и шести лет. Они стояли, тесно прижавшись друг к другу, и с удивлением смотрели на Милоша.

— Вот ваш дядя Милош! — заголосила мать.

Дети подошли, потянулись к его руке и тоже заплакали. Милош вглядывался в их лица, обнимал всех по очереди и целовал.

В доме еще стоял тяжелый дух человеческих испарений, увядших цветов, восковых свечей, ладана и масляной краски. В прихожей, в углу, еще стояли носилки со смятым черным сукном, а в пустой гостиной медленно догорали две толстые желтые свечи в больших никелированных подсвечниках. Здесь их встретила старая тетка, сестра отца, со строгим лицом и сухими бодрыми глазами, какие бывают у женщин, которые уже привыкли к невзгодам, болезням и смерти в собственном доме и сохраняли силу духа и трезвую сметку среди общего смятения.

— Хорошо, сынок, что приехал. Дверь заперли? А то как бы кто не забрался. Иди тихонько. Несчастный говорит что-то, никак не пойму, чего он просит.

Милош неслышно подошел к больному и содрогнулся. Он не узнавал отца. Седая голова его была закинута, а грудь часто-часто поднималась и опускалась. Правая щека отвисла, правый глаз был закрыт, а правая рука, лежавшая на груди, все время дрожала. Левая половина лица казалась маленькой, как у ребенка, и только широко открытый левый глаз с какой-то тревожной жадностью, будто чего-то ожидая, пожирал скудный свет, цедившийся из-под затененной лампы. В горле и в легких у него клокотало и хрипело.

— Папа, посмотри, Милош приехал! — громко кричала сноха в самое ухо больного, подложив руку под его голову.

— Душно, воздуха, откройте окно! — невнятно стонал старик.

— Папа, ты узнаешь меня? — спросил Милош со слезами на глазах и приник губами к его дрожащей руке.

В глазу отца блеснуло сознание. Он тщетно попытался двинуть рукой, хотел приподняться, но не смог я тогда молча и строго воззрился на сына.

— Чего ты хочешь, папа?

Все выжидательно уставились на его рот, правая половина которого слегка зашевелилась.

— Тут, тут остаться?

— Что он говорит? — в отчаянии спросил Милош сноху.

— Спрашивает, останешься ли ты с нами.

Милош нахмурился. Он понимал, как жестоко было бы сейчас объясняться, спорить и доказывать, и, глядя на горящий глаз, отца, который ревниво и напряженно ждал его согласия, словно, отпущения грехов, кивнул головой.

— Да, да, отец, останусь.

По щеке больного скользнула улыбка, в глазу блеснули слезы.

— Подойди, я поцелую тебя.

Милош наклонился, и отец с величайшим усилием коснулся его щеки вялыми синими губами.

— Дигиталис, дигиталис дайте! — простонал больной и снова впал в забытье.

Усталый, без единой мысли в голове, Милош долго, сидел подле отца, глядя на его угасание, пока сноха и тетка не увели его ужинать. Дети окружили его, толково отвечали на вопросы: в каком классе учатся, слушаются ли мать. Сноха взяла с дивана младшую дочку с золотистыми кудряшками, прилипшими к румяным, щечкам.