Велько Петрович - Избранное

В это дело девушка вложила всю свою энергию, и, когда, превзойдя в своем рвении Драговичевых, убрала и украсила его могилу в длинном ряду могил погибших офицеров, в северной, новой части обширного кладбища, она наконец облегченно вздохнула, успокоилась и, к великой радости домашних, присмирела. Должно быть, близость этой дорогой могилы и ежедневные ее посещения действовали на нее умиротворяюще и ее былая ожесточенная неприступность, нетерпимость и неуживчивость несколько смягчились. И так, между школой, домом и кладбищем, она и провела бы, может быть, свой век, догорая, как свечка на его могиле, если бы однажды не заметила, что, кроме нее и его родных, кто-то еще навещает могилу. Сначала Зорка подумала, что это недоразумение. Но, обнаружив и на третий и на четвертый понедельник на могиле чужие цветы, она забеспокоилась. Расспросила кладбищенского сторожа, но он или не приметил, или не желал выдавать таинственного посетителя.

Занятая по понедельникам в школе до полудня, она бежала на кладбище сразу же после обеда и всегда заставала там свежий букет роз. Свои завядшие цветы она имела обыкновение уносить домой и там их сжигать. Цветы неизвестной личности она выбросила у входа на кладбище в канаву. Наконец, на седьмой понедельник, она не пошла на службу и с утра отправилась на кладбище. Скрылась за надгробием Лацковича и стала ждать. Редкие посетители, как правило, в трауре, быстро расходились по узким тропинкам и исчезали за каменными крестами. Завидев издали одинокую женскую фигуру в трауре, она замирала с трепещущим сердцем. И поэтому не сразу заметила ту, которую ждала. А когда опомнилась и, выйдя из-за своего укрытия, бросилась к могиле, элегантная дама, оставив на могиле свежий букет, уже торопилась к выходу. Казалось, эта высокая, крупная женщина чувствовала, что кто-то преследует ее и гонится за ней по пятам, она так спешила, что ее юбка темного серого сукна обвивалась и билась вокруг ног. Осмелев от возбуждения, Зорка, стремясь быстрее выбраться на главную аллею, не разбирая дороги, перескакивала через могилы, пробиралась между ними. Но догнать незнакомку ей так и не удалось; она увидела только, как та легко вскочила в тронувшуюся с места машину, но рассмотреть ее все же успела. Эта особая посадка головы и белый профиль уже мелькали когда-то перед ней на улице в машине.

На другой день Зорка выяснила, кто эта дама. Это была дочь богатого валевского коммерсанта Млинарича; два года назад, во время оккупации, ее выдали замуж за крупного экспортера Радойковича из Пожареваца, который после освобождения переселился в Белград, купил дом на Варош Капии и зажил роскошной жизнью. Зиму супруги проводили в Париже, а теперь их салон переполняли новоявленные богачи, новоявленные дипломаты и государственные деятели, а также новоявленные гении.

Не отступаясь от своего желания познакомиться с ней, на следующий понедельник Зорка снова пошла на кладбище. Но на этот раз госпожа Милица не явилась, между тем как в среду ее свежие розы снова украшали могилу Момира. Зорка решительно направилась к дому Радойковичей, но у ворот оробела и написала письмо, в котором просила принять ее и откровенно объясняла мотивы этой просьбы. Госпожа Милица, как мы знаем, отказала ей, и тогда Зорка решила добиться свидания с этой женщиной в ее собственном доме.

Что же все-таки заставило ее сегодня в одиннадцать утра постучать в запертые двери дома Радойковичей, надавить на кнопку звонка и ждать со стесненным дыханием, страдая в душе, пустят ли ее внутрь, во мрак? Одно ей было ясно, она не может и дальше делить эту могилу еще с одной женщиной, не может больше существовать с мучительной и живой загадкой в сердце, в котором до сих пор обитала лишь реальность дорогой могилы. Все остальное было темно в ней и туманно: и что она скажет, и что услышит, и какие чувства вызовет в ней эта женщина, и не изменится ли ее отношение к Момиру?

Недоверчивый взгляд дворника в фартуке поверг ее еще в большее смущение; передавая на пороге прихожей визитную карточку горничной, Зорка только тогда спросила, дома ли госпожа, и, передумав в последний момент, вместо: «Невеста Момира Драговичева», написала: «Прошу вас на несколько слов по поводу того письма».

Ей пришлось долго ждать в просторной прихожей, заставленной фикусами, пальмами и рододендронами, пока горничная не провела ее в маленькую золотую с розовым гостиную. Зорка села и стала ждать, и, когда ее глаза встречались в зеркале с ее собственным отражением, она почти пугалась себя, настолько черная, желтолицая, она отличалась от окружающего ее лучезарного блеска и сияния. Усилием воли она хотела заставить себя не смотреть в зеркало, но не могла от него оторваться, как завороженная; а тот разлад, который она вносила своим появлением в этот дом, на сей раз не вселял в ней привычной гордости. Ожидание утомило ее, она начала раскаиваться, что пришла, и уже подумывала, не выскользнуть ли ей неслышно вон, в то же время поражаясь той легкости, с какой ее оставляла обычная твердость и настойчивость. Она озиралась вокруг, и тонкий перезвон незнакомых, чужих вещей повергал ее в еще большее уныние и растерянность.

Наконец послышались женские шаги, дверь распахнулась и вошла высокая женщина в шелковом голубом пеньюаре, слегка напудренная, со стертой вымученной улыбкой. Зорка вскочила, женщина подошла к ней и, протягивая руку, быстро проговорила, нанизывая слово на слово:

— Как бы там ни было, мне приятно познакомиться с невестой покойного Момира. Садитесь, прошу вас. Итак, что вы хотели мне сказать?

Женщина была бледна как смерть, отметила про себя Зорка, и сама ощущая ледяную холодность щек, от которых отхлынула кровь, но как только та заговорила, краска бросилась ей в лицо, она судорожно хватала ртом воздух, пытаясь что-то вымолвить, потом села.

«Красивая, — подумала она. — Красивей, чем на улице!» И, сцепляя и расцепляя свои тонкие, костлявые, холодные и влажные пальцы в ожидании момента, когда она овладеет своим голосом, непрестанно твердила про себя: «Красивая, красивая, интересно, была ли она раньше еще красивей?»

— Простите меня, сударыня, я знаю, что поступила дерзко, но я не могла удержаться. Я должна была увидеть вас, раз и вы были с ним знакомы. Я все о нем знаю от его родных и друзей, по крайней мере, все, что они про него знали, но мне хотелось бы знать о нем больше. Вы должны понять меня.

Госпожа Милица не спускала с девушки своих голубых, трезвых глаз. И под этим внимательным неуступчивым взглядом в Зорке росли страх и неуверенность.

— Я вас, мадемуазель, прекрасно понимаю. Но я уже вам говорила, что ничего особенного не могу вам о нем рассказать. Война застала меня в Лазареваце, у тетки. Туда прибыл конный эскадрон, и он в компании других офицеров приходил к нам. Мне было восемнадцать лет, а они, кавалерийские офицеры, отправлялись на войну, веселые, молодые, бесшабашные, безудержные, отправлялись, может быть, на смерть. Необычность обстановки, всеобщее брожение, смятение умов, а мы пели и танцевали. Он был веселее других, все время твердил, что непременно погибнет, и без устали кричал: «Еще один бокал и еще один вальс, прошу вас, мадемуазель!» — И при этом так беззаботно и заразительно смеялся… — Заметив, что девушка снова бледнеет, свертываясь, словно увядающий цветок, госпожа Милица поспешила потушить радостное вдохновение, все явственнее звучавшее в ее голосе, согретом воспоминаниями.