Велько Петрович - Избранное

Жупан улыбкой сопровождал широкий жест завоевателя:

— Avoir c’est pouvoir! [31] Иметь — значит мочь! (франц.)

— Воды тут испокон века не хватало, а у меня колодец вырыт, глубокий — воды в нем даже в самую сушь и людям и скоту вдоволь. Дети растут здоровыми, и скотина, слава богу, здорова, а случись вдруг какая птица подохнет, так это пустяк, бабья печаль! — И, повернувшись к ним, с улыбкой добавил: — Ничего, слава богу, жить можно!

Вернувшись снова к дому, они увидели, как батрак Йошка Мадьяр кормит свиней, ему помогали трое хозяйских сыновей. Около сотни поросят толклись вокруг низких дощатых корыт с пшеничными отрубями. Прожорливые животные с хрюканьем и визгом пробивали себе дорогу. Один из мальчиков лопатой гнал тех, кто залезал в кормушку с ногами. Бабиян презрительно ткнул дубинкой в сторону тощего годовалого порося с взъерошенной щетиной, непомерно большой головой, продолговатой мордой и длинными, как у гиены, передними ногами и крикнул Йошке:

— Волчонка этого выбросить! Он мне все стадо испоганит. До осени будет прыгать через заборы. Ты посмотри на него — морда длиннющая, его впору из кувшина молоком поить.

В это же время в других загонах, довольно похрюкивая, чавкало с пятьдесят откормленных боровов. Некоторые ели лежа, не имея сил подняться; по их жирным мордам и шеям в белой пене стекало крупно молотое желтое зерно.

— Через десять дней можно будет отправлять в Пешт.

Отсюда пошли на конюшню, где восемнадцать рабочих коней перебирали мягкое сено, словно что-то выискивая в нем. Серые стояли отдельно с торбами на мордах и перетирали овес; почуяв хозяина, повернули к нему головы и громко выдохнули, глаза у них засверкали. Бабиян хлопал их по крупу и шее.

— «Липицанеры», с Гециного завода! [32] Конный завод богатого бачванского землевладельца Гедеона Дунцерского. Не кони — дьяволы!

Под коровами шуршала солома. Две швейцарки с розовыми ноздрями и крупным выменем и шесть черномордых подолинских с маленькими сосками и длинными рогами, которыми они глухо ударяли о загородку, ждали дойки.

— Вот эта дважды принесла мне по две телочки. А эта швейцарка дает восемнадцать литров. Наши дают поменьше, но — истинный бог! — чистые сливки.

Под конец прошли в сарай, где находились машины — молотилка, веялка, соломорезка, плуги и бороны. Пахло растительным маслом и пылью. На потолке зияло два отверстия, внизу под каждым — горка пшеницы и кукурузы.

— Чердак полнехонек! На одной половине — прошлогодняя пшеница, на другой — кукуруза. — И, захватив горсть пшеничных зерен, Бабиян передал их жупану: — Свинец!

Кукурузу лишь зачерпнул и высыпал.

— Звенит, точно галька! Эй, дети, готово, что ли? Ну раз так, идем закусим. Там — бабье царство: шелковичные черви, ткацкие станки, мелкая живность. Я туда не заглядываю. Это им на тряпки и побрякушки! Сам-то я по стариковскому делу балуюсь еще виноградником да пчелами.

И жупан и депутат тоже владели землей. Но они или сдавали ее в аренду или обрабатывали с помощью целой армии надсмотрщиков и экономов; их земледельческие заботы сводились исключительно к получению годового дохода в деньгах. У них не было даже клочка земли, по которой они могли бы шагать так же гордо и уверенно, как этот крестьянин.

Гуляш кроваво пламенел сегединским перцем. Нежная цыплятина — белое мясо, бедрышки с почками и печенкой при одном прикосновении отделялись от тонких косточек. В другой миске, поблескивая, желтели клецки, сваренные в сливках. Гости проголодались и приналегли на яства, а Бабиян, набив рот, без умолку говорил о земле, о постройке нового стойла, о сыновьях, которых он не хочет отдавать в школу, дабы они не отошли от него. Непринужденно, как среди своих, он тыкал вилку в мясистый, набухший в маринаде перец, тот шипел, и брызги летели до потолка. Покончив с гуляшом, взялись за стаканы (на Бабияновом сразу же остались дактилоскопические отпечатки масляных пальцев).

— Э, прошу покорно, одним духом до дна!

Магда внесла румяную горячую гужвару, слоеный пирог с молодой брынзой, и поставила перед свекром. Бабиян, не вдаваясь в объяснения своего домашнего этикета, взял пирог в руки и, то и дело дуя на обожженные пальцы, принялся его разламывать. Из кусков растерзанной гужвары валил пар и текло масло. Каждому на тарелку был положен добрый кусище со словами, что никто-де не умеет так приготовить гужвару, как Магда.

— Люблю жирную! Это не гужвара, если в рот возьмешь и по локоть в масле не вымажешься!

Господам было немного не по себе, однако гужвара им и впрямь понравилась.

— Сахар в ней есть?

— Нет! — гордо ответил Бабиян. — Брынза от моих овец. Держу десяток, только на брынзу. Такой соленой травы и в банатских лугах не сыщешь, как у меня на целике да на жнивье!

Насытившегося жупана передернуло.

— Очень вкусно, батя Бабиян, только слишком уж много масла!

— Ну-ка, давай его разгоним! Ваше здоровье и спасибо, что оказали честь моей бедности! — Бабиян с притворной скромностью улыбнулся, вытер усы ладонью и чокнулся с гостями.

Магда поставила на стол светлый прозрачный мед, орехи, яблоки и несколько виноградных гроздьев вместе с лозой и листьями, — они были совсем свежие.

— Мы обрезаем дринок и дамские пальчики прямо с лозой и заливаем их на зиму водой, чтобы сохранить ягоду. А мед — ранний, первого цветения. Вишней отдает.

Но вот появился кофе и контрабандный «длинноволокнистый» банатский табак. Магда притащила трубку из морской пенки, с зеленой кисточкой, уже набитую табаком и даже с горящим угольком сверху, и собственной рукой вложила бате в зубы. Бабиян лишь слегка примял табак черным пальцем с потрескавшейся, бесчувственной, будто из асбеста, кожей и, положив темную трубищу перед собой на стол, зажмурился и затянулся. И все это вперемешку с вином, вином и вином. Но когда Магда вошла с лампой и пожелала им доброго вечера, жупан, как бы приходя в себя, поглядел на свои карманные часы, потом на депутата, еле переводившего дух от чрезмерной сытости.

— Про людей-то мы и забыли!

Хозяин махнул рукой:

— Не беспокойтесь! Я послал за ними работника. Они все здесь. Люди ужинают, коням овса дали. А господа гончие могут и с нами! — и высыпал кости на пол. — Разве можно так вот сразу и уйти, негоже так, негоже!

Напоследок жупан все же собрался с силами и неожиданно заговорил совсем другим тоном:

— Прекрасно ты принял нас, батя Бабиян. Спасибо тебе! Дай бог здоровья тебе и твоим детям, да пошлет тебе господь еще двести ланацев земли! Ну, разве мы с тобой не настоящие друзья-приятели? Жаль вот только, что не всегда мы с тобой идем вместе. Почему бы и в политике нам не идти вот так же дружно, в ногу! Втроем! И пускай нам будет бог судья! Скоро выборы, почему бы тебе не голосовать с нами — вот за этого господина? Ты меня знаешь, я друзей не забываю, и он такой же. У тебя дети, и в сильных друзьях всегда нужда будет. На что тебе Вуевич? Он же дурак, в правительстве ему никогда не быть! Что проку в политике, если в правительстве нет своей руки? Или сберегательные кассы тебе нужны? В нашем банке… да нет такого банка на свете, двери которого сами бы не распахнулись при одном имени Бабияна Липоженчича! По рукам, что ли? — Он протянул ему руку, как на базаре. — И поцелуемся!